Рынок климатической дезинформации

Дезинформация о климате превратилась в структурированную экономическую систему с производителями, инвесторами, каналами дистрибуции и измеряемой доходностью. Она влияет на формирование политических решений, усиливает задержку климатических мер и создает устойчивый спрос на нарративы, подрывающие переход к низкоуглеродной экономике. COP30 лишь подтвердил масштаб этой инфраструктуры.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

После конференции COP30 стало очевиднее, что ключевая линия противостояния в климатической политике проходит не только в энергетике, но и в информационном поле. Подготовленный FALA — Impact Studio и Climate Action Against Disinformation отчет Climate Information Integrity (2025) под руководством журналистки и исследовательницы Таис Лаццери сыграл тут роль системного маркера. Документ важен не только фактами, но и тем, что впервые описывает дезинформацию как полноценную экономическую экосистему — «цепочку поставок лжи», в которой производители нарративов, дистрибуторы, алгоритмы социальных платформ и корпоративные спонсоры действуют как взаимосвязанные элементы единого рынка, ориентированного на прибыль и влияние. Он подрывает способность государств принимать климатические решения и снижает темпы энергетического перехода.

Эта рамка идеально совпала с произошедшим на COP30. Форум стал рекордным по числу аккредитованных представителей нефтегазового сектора и связанных лоббистских сетей. Их стратегия сместилась от классического отрицания климатических изменений к более тонкому и эффективному «экономическому отрицанию». Все эти нарративы подробно описаны в отчете как типовые инструменты задержки климатических решений — discourses of delay, и именно они доминировали на отраслевых мероприятиях и панелях в Белеме.

Первый — смещение фокуса с фактов на стоимость перехода: «Слишком дорого». Продвигается тезис, что ВИЭ, адаптация и декарбонизация якобы подрывают экономику, рост, экспорт и занятость. Это позволяет откладывать реформы на неопределенный срок, представляя бездействие «разумной экономией».

Второй — переадресация ответственности («пусть начинают другие»). Стандартная конструкция: «Пока крупные эмитенты ничего не делают, нам не нужно торопиться». Это тормозит национальные планы, разрушает принцип общей, но дифференцированной ответственности.

Третий — апелляция к будущим технологиям. Утверждение, что переход можно отложить, потому что через 10–20 лет появятся «идеальные решения» (массовый CCS, новые виды топлива, гиперэффективные электросети). Это снимает давление на действующие секторы.

Четвертый — подрыв доверия к решениям, а не к фактам. Новая форма отрицания: не спорить с реальностью потепления, а спорить с инструментами — утверждать, что ВИЭ ненадежны, электромобили грязнее, зеленые нормы избыточны. Это переводит дискуссию в серую зону сомнений, где политические решения можно бесконечно откладывать.

Пятый — создание политической рамки «суверенитета против климата». Климат преподносится как политический или культурный проект («глобализм», «левый заговор», «угроза традиционным ценностям»). Любые климатические меры интерпретируются как навязываемая извне повестка. Это позволяет позиционировать отказ от регулирования как защиту независимости, а не как поддержку индустрий с высоким уровнем выбросов.

Шестой — фрейминг регулирования как авторитарного контроля. Нарратив: экологические нормы «ограничивают свободы», «удушают бизнес», «навешивают обязательства». Это снижает общественную поддержку климатической политики и дает правительствам основания постепенно смягчать меры.

Седьмой — зеленый PR и компенсация реальности маркетингом. Создание иллюзии перехода вместо реального перехода. Компании заявляют о «нейтральности» и «стратегиях декарбонизации», одновременно увеличивая добычу или инвестиции в ископаемые топлива. Это заполняет пространство отчетности и медиа, создавая видимость прогресса.

Типичный пример такой повестки — создание кампаний, которые выглядят голосом общества: водители против электромобилей, фермеры против экологических норм, потребители против дорогого перехода. В отчете описано, как такие структуры финансируются индустриальными группами и используются для давления на правительства. Лоббисты активно использовали социальные платформы как усилитель, пользуясь тем, что ложные сообщения распространяются в шесть раз быстрее научно подтвержденных данных, а алгоритмы по-прежнему поощряют эмоциональный и поляризующий контент. Данные не опровергаются, но утверждается, что «у науки нет единого мнения». Отчет фиксирует это как наследие нефтегазовой индустрии с 1990-х — через think tanks, газетно-журнальные колонки, «альтернативные исследования». Часто используется апелляция к страху: потеря рабочих мест, рост цен, «угроза стилю жизни». Во время наводнений, пожаров, засух отчет фиксирует массовые всплески дезинформации, которые подменяют разговор о причинах разговором о заговоре, обвинениях или поиске «виноватых». Это тормозит обсуждение системных мер.

COP30 стал не только дипломатической площадкой, но и ареной информационного давления, направленного прежде всего на делегации стран Глобального Юга, продвигающих жесткие обязательства и климатическую справедливость. Отчет фиксирует, что именно такие группы чаще становятся целями кампаний, финансируемых корпоративными и политическими интересами, чья задача — разделить переговорщиков, подорвать доверие к научным данным и замедлить согласование мер. Без защиты информационной среды любые многосторонние соглашения остаются уязвимыми.

Оксана Немилова