Вчера в Центре Помпиду открылась персональная выставка французского художника, шведа по происхождению, Эрика Дитмана (Erik Dietman). О жизни и творчестве артиста-кочевника, никогда не стремившегося к признанию и парадоксальным образом снискавшего его, рассказывает критик ФРЕДЕРИК Ъ-БУГЛЕ.
В 1959 году Эрик Дитман переехал из Швеции во Францию. И, надо сказать, во-время. Рубеж 1950-60-х годов был пиком активности послевоенного искусства, когда на авансцену художественной жизни выдвинулись такие радикальные группы, как "новые реалисты" и Fluxus. Его лидерами (если в данном случае можно говорить о лидерах) были композитор Джон Кейдж и Джордж Мачунас, требовавший очистить мир от "коросты буржуазной этики" и пропагандировавший Non Art. Манифест Fluxus призывал объединить в единый фронт культурную, социальную и политическую революции. Радикалы не видели преграды между искусством и жизнью. Эрик Дитман достаточно органично вошел в эту среду. По словам Йозефа Бойса, он превратил свою жизнь в некое произведение искусства. Типичный "кочевник", богема, он ощущал себя вечным маргиналом, пренебрегающим артистической карьерой.
В 1958 году, будучи студентом Школы изящных искусств в Мальме, Дитман написал на доме, где он жил: "Здесь с 1955 по 1958 год проживал страстно любивший жизнь Эрик Дитман. Он никогда не платил за квартиру". Спустя год, уклоняясь от воинской повинности, он, чтобы не попасть за решетку, бежит из Швеции в надежде добраться до Америки. Путешествие закончилось в Копенгагене, где он попадает в компанию наркоманов. За "травку" Дитман расплачивается своими литографиями. Работа в печатной графике на какое-то время вытесняет пагубную страсть и приносит немного денег — достаточно, чтобы добраться до Парижа. Здесь он встречает художников Поля Андерсона, Робера Филиу и Даниэля Споэрри, с которыми ведет бесконечные споры об искусстве, переходя из одного ночного бара в другой. Позже он назовет это время "30 годами учебы за стойкой" и "периодом начального клошарного обучения". Однако избежать карьеры художника ему не удалось. Первая персональная выставка Дитмана состоялась 1963 году в галерее Джан Энцо Спероне Il Punto в Турине, куда его заманил его друг Альдо Нардино. Выставка называлась Sparadrops и представляла собой целую серию промышленных изделий, покрытых антисептическим пластырем. По возвращении во Францию художник повторил свою инсталляцию, но уже в гипертрофированном виде — на Парижской биеннале 1965 года он построил бомбоубежище, весь интерьер которого был покрыт полосками пластыря. Странно, но майские события 1968 года в Париже оставили Дитмана равнодушным — художник-клошар не откликнулся на призыв восставших студентов. Возможно, он счел это восстание недостаточно пролетарским. Зато в событиях, произошедших спустя три месяца в Чехословакии, он принял самое горячее участие. За инсталляции "Мишень" и "Земля все же осталась" Дитман был выдворен из страны военной администрацией.
Между тем, признание настигает его: в 1970 году у него состоялись выставки в Музее современного искусства Парижа и в Американском культурном центре. У Дитмана появляется тяга к преподаванию — он организует мастерские "Свободного выражения", к теоретизированию — он издает книгу For Gentlemen. На ее страницах без лишней скромности художник описывает свой вклад в концептуальное искусство, именуя свое творчество Dep-art (от depart — старт, точка отсчета). Карьера художника, к которой он раньше питал отвращение, ведет его теперь по престижным выставочным залам Милана, Бонна, Венеции (Биеннале 1975 года), Сеула и Женевы. Он внезапно возвращается к станковой живописи, оставленной им когда-то, и показывает серию своих неоэкспрессионистских полотен "Уйдя от Дюшана, я нашел ключи к Пикассо".
Дорогие материалы, с которыми Дитман работает, начиная с 1980-х годов, с очевидностью свидетельствуют об амбициях мэтра. Выполненные в бронзе и мраморе, его монстры напоминают парковые скульптуры Диснейлэнда, вышедшие из мастерской академического ваятеля. Большую часть этого бестиария можно увидеть и на открывшейся выставке в Центре Помпиду. Критика индустриального общества выродилась в усталое ерничество, подчас не имеющее конкретного адресата. Но не будем строги к художнику, возносящемуся к славе, тем более, что сам он к ней не особенно стремился.