Пестрым-пестра коробочка
Пушкинский музей показывает выставку Марка Шагала
В ГМИИ им. А. С. Пушкина открылась выставка «Марк Шагал. Радость земного притяжения». Вынужденно посвященная только русскому периоду художника, до 1922 года (ведь зарубежных работ сейчас не достать), она сосредоточилась на Витебске как своеобразном месте силы. Рассказывает Мария Горина.
Фото: Коммерсантъ / Антон Новодерёжкин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Антон Новодерёжкин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Антон Новодерёжкин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Антон Новодерёжкин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Антон Новодерёжкин / купить фото
«Мой второй Витебск!» — таким комплиментом Шагал наградил поразивший его Париж, и в этих словах не было ни тени кокетства. Небольшой городок на окраине Российской империи стал для художника своего рода камертоном, и впечатления от других мест он всегда сверял с ним. Нехитрый, почти деревенский быт, «плетни и крыши, срубы и заборы», как он сам признавался, навсегда впечатались в его память. В результате Шагал как одержимый всю жизнь писал Витебск и тех, кого там встретил — от членов семьи до безымянных шарманщиков.
Конечно, пытался внутренне «прирасти» и к другим местам — например, Петрограду, куда они с женой Беллой приехали осенью 1915 года. Картина «Зеркало», написанная тогда же, изображает керосиновую лампу в виде Александровской колонны. Но одомашнить город на Неве в итоге не удалось, и утешить Шагала смог только «второй Витебск» — далекий Париж.
Привязанность художника к его «грустному и веселому» Витебску хорошо известна, поэтому кураторский ход Евгении Петровой (главного эксперта Русского музея по научно-издательской деятельности) вряд ли можно назвать неожиданным.
К тому же многие известные вещи художник создал за рубежом, и сейчас они для нас недоступны. Так что стартовые условия для выставки Шагала оказались непростыми. В подобной ситуации «удар» на себя принял главный хит художника в наших музеях — семь огромных панно, написанных для Еврейского камерного театра в 1920 году.
Дались они Шагалу непросто. Он вспоминал: «Актерам я пришелся по душе. Они делились со мной кто куском хлеба, кто миской супа, а кто улыбкой и надеждой». А вот с главным режиссером Алексеем Грановским отношения не сложились. Последний был адептом натуралистического метода, а художник, напротив, мечтал «перевернуть старый еврейский театр с его психологическим натурализмом и фальшивыми бородами». Взаимное недовольство вылилось в открытый конфликт, когда режиссер повесил на сцене «настоящую» тряпку — хотя Шагал всеми силами старался избавиться от обыденности.
Грановский небеспочвенно чувствовал в художнике конкурента: изначально Шагала звали написать декорации для конкретного спектакля — трех миниатюр Шолом-Алейхема. Но он так размахнулся, что «переодел» своими панно и фризами заодно и камерный зрительный зал на 90 мест.
Эффект тотальной инсталляции оказался столь мощным, что ее прозвали «шагаловской коробочкой»: попавшие в зал зрители ощущали себя в эпицентре фантазий художника.
Впрочем, нельзя сказать, что современники хорошо понимали, что перед ними шедевры. Искусствовед Абрам Эфрос вспоминал, как Шагал плакал «настоящими, горючими, какими-то детскими слезами», когда по залу расставили кресла, и следил, чтобы посетители «своими толстыми спинами и сальными волосами» не испортили его панно. Каким-то чудом эти работы (за исключением двух холстов) уцелели в перипетиях борьбы с формализмом и попали в запасники Третьяковской галереи. Шагал был бесконечно удивлен, когда ему показали эти забытые вещи во время визита в СССР в 1973-м, и с удовольствием их подписал.
Чтобы создать у нынешней публики эффект присутствия, «шагаловскую коробочку» реконструировали прямо в Белом зале Пушкинского музея. Специальные выгородки, на которых расположены панно, и правда помогают перенестись на 100 лет назад и почувствовать себя зрителем спектакля ГОСЕТа — правда, куда более благодушно настроенным. На противоположном конце, за колоннадой, воссоздано другое пространство, теперь уже домашнее: посетитель оказывается в Витебске, прямо в гостях у семейства Шагал. Добротную резную мебель — комод, кресла, трюмо и обеденный стол — привезла из отчего дома сестра художника Марьяся, перебравшаяся в Ленинград. А ее дочь перед отъездом в Германию продала предметы Русскому музею: в Москву эту инсталляцию привезли впервые.
Все остальные линии этой выставки также сходятся в точке, обозначенной домом. Будь то портреты родных — например, рано умершего от туберкулеза брата художника Давида, изображенного с мандолиной. Или трагические образы, навеянные Первой мировой: война застала Шагала врасплох, когда он ненадолго приехал из Парижа повидать родных, а в итоге вернулся в Европу он только в 1922-м. Мирного Витебска тоже много — очаровательного, хотя и совершенно захолустного. Жаль только, что везде, кроме Белого зала — и, собственно, «комнаты» с мебелью,— царит стойкий полумрак. Возможно, так лучше для хрупкой графики, но работам Шагала все же нужно больше воздуха и света. Даже самым небольшим.