«Государственные музеи — это невод, в который попадает не вся рыбка»

В Москве открылся частный музейно-выставочный центр ЗИЛАРТ, основанный коллекционерами Андреем и Елизаветой Молчановыми. В здании, похожем на медный куб, разместились совершенно разноплановые выставки — от ленинградской скульптуры до африканского искусства. Художественным консультантом новой институции стал известный искусствовед Александр Боровский, заведующий отделом новейших течений Государственного Русского музея. Ксения Воротынцева побеседовала с ним после открытия.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

— Как вы сформулировали для себя концепцию нового музея?

— Довольно просто: это музей, открытый городу и работающий на город. Такова и архитектура Сергея Чобана: благодаря атриуму возникает ощущение, будто улица плавно переходит в пространство музея. И наоборот — искусство выходит наружу: у заднего фасада расположена «Тюфелева роща» с перголой Джерри ван Эйка, крупнейшего ландшафтного архитектора. Она напоминает длинную тростниковую хижину и одновременно конвейер, на котором собирались ЗИЛы. Есть и другие произведения за стенами — «готический грузовик» Вима Дельвуа, скульптуры Каминкера. Что касается «начинки» музея, то мы не пропагандируем собрание как таковое — это материал, из которого создаются выставки.

— И все же по каким принципам вы этот материал отбирали, например, для теперешнего открытия?

— Пока получилось три совершенно разных проекта. Во-первых, Гриша Брускин. Отдельные аккорды его «Dies Illa» звучали на предыдущих выставках, начиная с Венецианской биеннале 2017 года, однако специально для этого музея он создает масштабное, многоплановое произведение, своего рода инсталляционную симфонию. Во-вторых, африканская коллекция — она была приобретена в семье ленинградско-нью-йоркских художников Михаила и Леонида Звягиных. Михаил Звягин, скульптор и прикладник, с 1990-х охотился за этими артефактами на международных аукционах. Некоторые критикуют вещи за то, что у них не такая долгая история. Чаще всего речь действительно идет о начале или середине XX века, но для Африки это старое искусство: XVIII–XIX века можно увидеть лишь в больших колониальных музеях. И Евгению Ассу, архитектору этого раздела, удалось создать удивительно суггестивную экспозицию: какой-то мистический лес, проникнутый тайнами и загадками.

В-третьих, скульптура. Почти целый этаж мы отдали инсталляциям Аллы Урбан — художницы, соединяющей технологии и тонкую пейзажную лирику. А еще один этаж занимают ленинградские скульпторы, которых москвичи почти не знают,— Михаил Аникушин, Дмитрий Каминкер с сыном Даниилом, Роберт Лотош, классики «матвеевской школы» Александр Игнатьев и Любовь Холина. Эта экспозиция показывает стремление скульптуры уйти от статуарности, пьедестальности — шагнуть в реальное пространство, в городскую среду.

— Но на этой выставке ведь не только скульптура?

— Да, причем экспозиция живописи, а большая ее часть — абстрактное искусство, тоже отражает идею выхода за некие пределы: от плоскости — в трехмерность, от классической экспрессивной каллиграфии Элия Белютина — к ассамбляжам Леонида Борисова и Анатолия Белкина. В экспозиционных коробах в середине второго и третьего этажей (здесь архитектор — Юрий Аввакумов) расположены произведения классиков современного искусства — Ильи Кабакова, Виктора Пивоварова, Эрика Булатова, Семена Файбисовича. Тут есть своя идея, я бы назвал ее оптичностью: сосредоточенностью художников не только на предмете изображения, но на репрезентации в целом, на картинке мира, на характере видения.

— Не боитесь, что возникнет ощущение эклектики?

— В подобной ситуации я эклектику и не отрицаю. Только я назвал бы эту установку возможностью выбора. Выставки должны быть интересны зрителям — разным. Уж мне-то приходилось делать чисто концептуальные проекты. Здесь другая задача: новый музей, необходимость зацепить самую разнообразную аудиторию. Это не означает, что в дальнейшем не будет более концептуальных, лабораторных выставок — пространство позволяет.

Вообще же мне совершенно несвойственна сосредоточенность на одном направлении, верность своей «пионерской дружине».

Важно при этом не выпячивать себя, чтобы получилась выставка материала, а не собственных амбиций. У Молчановых в коллекции есть и авангард, и соцреализм, и меня это не пугает. Готов работать с соцреализмом, супрематизмом — с чем угодно. Главное — попытаться найти какой-то новый поворот.

— Выставку Гриши Брускина можно назвать кульминацией открытия музея. О чем этот проект для вас как куратора?

— Если задуматься о нашем современном искусстве начиная с шестидесятников, сколько насчитаем художников, берущихся за какие-то фундаментальные, мироощущенческие, я бы сказал, наднаправленческие проблемы? Совсем немного: Кабаков, Янкилевский, Коржев, Попков, Булатов. И конечно, Гриша Брускин. «Dies Illa» — про самое главное: выживаемость цивилизации, культуры. При этом у него такая степень визуальной реализации, что ощущения патетики, общих мест нет вовсе: пугающая конкретика опасностей и надежд.

— Чем отличается для вас работа с государственными и частными музеями?

— Мне кажется, параллельно большим государственным музеям обязательно должны существовать частные. Потому что государственные — это невод, в который попадает не вся рыбка. Главная задача больших музеев — показывать и проблематизировать собственные коллекции, искать и предлагать аудитории новые подходы к главным проблемам развития искусства и общества. Частные музеи в моем представлении более оперативны: они быстро реагируют на изменения в художественном процессе. У нас это пока находится в зачаточном состоянии: частных музеев не так много. Одни появляются и исчезают, у других все благополучно — например, на глазах растет престиж Музея AZ. Недавно стала модной практика, когда девелоперы показывают выставки современного искусства в недоделанных зданиях или в «заброшках» — приучают публику к подобным пространствам. И это неплохо.

— Если говорить о государственных музеях, что происходит с Музеем Людвига в Русском музее? Когда в залы вернется коллекция и в каком виде?

— Мы скоро его откроем в том или ином варианте: материал большой, его можно показывать по-разному. Планируем проект с ГМИИ им. А. С. Пушкина: петербуржцы хорошо знают Музей Людвига, а вот москвичи часто о нем не слышали, даже некоторые профессионалы никогда не были. Для нас Музей Людвига очень важен: долгие годы именно вокруг него выстраивались выставки современного искусства. Так что с ним все будет в порядке.

— Почти три года Русский музей возглавляет Алла Манилова. Поделитесь впечатлениями от работы с ней.

— Алла Юрьевна работает над тем, чтобы развивалась демократическая линия Русского музея, она уже добилась уникальной посещаемости. И это хорошо, потому что Русский музей — народный: должны быть зрители, которые ходят на Брюллова, Куинджи, на авангард, нас это очень поддерживает. Хотя я не всегда понимаю, как это работает.

Почему, например, на Куинджи пришло огромное количество зрителей, разве это такой уж занимательный, аттрактивный художник? Видимо, здесь задействованы какие-то социальные механизмы, есть запрос общества.

Генеральный директор, как мне представляется, заинтересован и в более специализированных, профильных выставках. В контексте национальных музеев современное искусство, как известно, не самое посещаемое. Мы делаем выставки, в которых стараемся микшировать старое и новое искусство — проекты вроде «Жизнь замечательных собак» или «Ассамбляж, объект, инсталляция». Думаю, со временем баланс между блокбастерами и проектами камерного или концептуального плана будет найден. Я в целом настроен позитивно.