Неумирающие лебеди

Артисты из ЮАР показали в Петербурге спектакль «Заштрихованный ансамбль»

Выступлением труппы Мамелы Ньямзы из ЮАР на сцене Центра современного искусства им. Сергея Курехина завершилась танцевальная часть международного фестиваля искусств «Дягилев P.S.». Татьяна Кузнецова считает, что спектакль «Заштрихованный ансамбль» сблизил петербургский фестиваль с европейскими, как ни один другой участник его программы.

В руках танцовщиков пуанты превращаются из орудия балетных пыток в орудие танцевального протеста

В руках танцовщиков пуанты превращаются из орудия балетных пыток в орудие танцевального протеста

Фото: Евгений Павленко, Коммерсантъ

В руках танцовщиков пуанты превращаются из орудия балетных пыток в орудие танцевального протеста

Фото: Евгений Павленко, Коммерсантъ

Наверное, свежеотремонтированный Центр Курехина — театралам малознакомый, с неудобной, лишенной кулис сценой — самое подходящее место для такого непривычного для Петербурга зрелища. Не из-за экзотичности гостей — южноафриканцы в России уже бывали: именно «Дягилев P.S.» представил петербуржцам удивительный дар Дады Масило — хореографа и танцовщицы, оживлявшей европейские шлягеры мощной прививкой африканской культуры. Мамела Ньямза поступает ровно наоборот: подчеркивает самобытность африканского искусства, демонстрируя чужеродность европейского.

На словах-то она этого не признает, утверждая, что ставит своих артистов на пуанты и повторяет знаковые движения и позы «Умирающего лебедя» исключительно из стремления к межрасовому сближению и взаимопониманию. Но чем дольше и добросовестнее десяток обоеполых артистов топочет на пуантах спиной к залу, поводя руками-крыльями, тем яснее, что эта сплоченная стая танцует не про гордую, одинокую и печальную гибель, а про трудности и радости коллективной жизни.

Мамела Ньямза не дает поблажки зрителям: ни зажигательности национальных плясок, ни этнографических диковин нет в «Заштрихованном ансамбле». Запись «Лебедя» Сен-Санса, запущенная до начала спектакля, звучит нон-стоп битых двадцать минут и самой своей монотонностью заставляет сосредоточиться на действе, тоже не богатом событиями.

Зато те приобретали особое значение. Вот артисты во мраке переползают по авансцене к тускло освещенному пятну, где среди разбросанных пуантов поселилось целое стадо белых проволочных скульптур — птички, куры, буйволы, ветряные мельницы, цветы. Вот, сгорбившись, долго и неторопливо надевают пуанты — будто лущат кукурузные початки или перебирают чечевицу. Вот из плотно сбитого круга вскидывалось чье-то «лебединое крыло» — и, признаться, мягкие неспешные африканские «волны» рук выглядели куда органичнее, чем отработанные взмахи иных костистых балерин. Вот человеческая стая, украсив свой строй скелетами скульптур, поднялась наконец на пуанты спиной к залу, позволяя рассмотреть себя в полный рост: на всех белые тюлевые юбки-«шопеновки», унизанные деревянными бельевыми прищепками. Все топлес, причем худеньких мужчин с узкими талиями и длинными гибкими руками нелегко отличить от женщин; все — с белыми губами и блестящими красными веками.

Подрожав в па-де-бурре, погремев прищепками, повиляв попками и поиграв руками с впечатляющей экспрессией, «лебеди» поменяли лирику на героику, отчаянными прыжками пытаясь дотянуться до резиновой веревки, растянутой высоко над головами. На ней, наконец-то пойманной, плотно развесили другие — уже алые — балетные тюники и плащи. Не торопясь, принялись переодеваться, умудрившись сделать этот процесс совершенно завораживающим: из-за импровизированной завесы вываливались, будто отрубленные, головы, выпрастывались руки — скрюченные, молящие или великолепно-властные.

Тем временем Сен-Санс сменился короткой мелодией (за музыку отвечал человек-оркестр Гивен Мфаго, менявший колокольчики на губную гармонику, трещотки на металлострунную мбиру с маленьким резонатором-тыквой), столь бесконечно повторяемой, что экзотика выветрилась начисто, превратив национальную музыку в наднациональную, минималистскую. Полногрудая певица Лито Нкаи, ранее выводившая мелодию Сен-Санса с диковатыми модуляциями, вклинилась с народной песней, суля любовнику всю себя целиком — от души до сисек. Белогубая толпа, укутавшись в алые плащи, плотным клином выдвинулась на авансцену, сверля зал красными глазами и вытаптывая босыми пятками угрожающую мелкую дробь.

И тут публика, пришедшая поглазеть на диковинные африканские пляски, с некоторой оторопью осознала смену ролей: объектом изучения стала именно она.

Подобные бескомпромиссные спектакли — дивно стильные, несмотря на скупость выразительных средств,— часто встречаются на европейских фестивалях, где концепция кураторов важнее развлечения публики. У нас обычно наоборот — в приоритете удовольствие зрителей. К чести петербуржцев, потребителей удовольствий, покидавших зал во время представления, было совсем немного — большинство приняли иные правила игры.

Татьяна Кузнецова