Ударенный «Сталкером»

Андрей Плахов — об Александре Кайдановском

Тридцать лет назад (3 декабря 1995 года) ушел из жизни Александр Кайдановский. Харизматичного актера и режиссера, всю жизнь носившего отпечаток Сталкера, сыгранного в фильме Тарковского, вспоминает хорошо его знавший Андрей Плахов.

Кайдановский взошел на пик славы благодаря «Сталкеру». Хотя и стал культовой фигурой задолго до фильма Тарковского. Он ассоциировался с модой на аристократизм, которая тогда выражалась в эстетической реабилитации Белой гвардии. Потрясение от Сталкера и шлейф работы с Тарковским оказали артисту отчасти медвежью услугу. После этого прорыва уже невозможно было сниматься в рядовых фильмах даже хороших режиссеров.

Кайдановский пошел учиться к тому же Тарковскому на Высшие режиссерские курсы. Но Тарковский уехал, и доучивался Саша уже у Александра Митты, а это было совсем не одно и то же. Сниматься в «Ностальгии» Кайдановского не выпустили — и связь с учителем прервалась. Он начал снимать: экранизировал рассказы Камю, Борхеса, «Смерть Ивана Ильича» Льва Толстого, поставил фильм «Жена керосинщика». Написал сценарий об Иване Грозном.

Между тем зрел культ покойного Тарковского. Который, как у нас водится, не знал меры и вскоре стал вызывать реакцию отторжения. Бросились обвинять в том, что в совокупности звалось «тарковщиной», немногих подлинных авторов нового российского кино. Среди которых был и Кайдановский.

Я с ним познакомился и подружился, когда «Сталкер» уже вышел на экраны.

Хотя Саша не слишком распространялся об этом судьбоносном опыте, но все равно очевидно был «ударен» Тарковским. В этом образе вышло наружу то самое глубокое и потаенное, что ни до, ни после не открывалось в его других, самых прекрасных воплощениях.

В Кайдановском совершенно не ощущалось ни актерского тщеславия, ни высокого мнения о себе, но тайная печать Сталкера все равно на нем лежала.

Впоследствии получила распространение сомнительная «теория плохой экологии»: вроде как она виновата в смерти и Тарковского, и Солоницына, и некоторых других участников съемок этого фильма, проходивших в загрязненном промышленном районе Эстонии. К Кайдановскому, уверен, это не имеет отношения: он сам в каком-то смысле срежиссировал свою смерть.

Вплоть до нее, до середины 1990-х, мы часто общались в коммунальной квартире на тогдашней улице Воровского — напротив посольства с милицейской будкой, на этаже, зажатом между мастерской Мессерера и студией Васильева, в доме 1913 года, выстроенном с причудами неоклассицизма, с потолками, расписанными чуть ли не Судейкиным. Саша жил в никогда не знавшей серьезного ремонта комнате с эркером и нависающими сверху ангелочками. Чего только в ней не было: редкие книги по философии, игрушки-зверушки, деревянные флейты, а также кот Носферату и собака Зина, которых Саша называл своей семьей. В этой просторной комнате, превращенной в павильон, были сняты «Иона» и «Сад». Здесь собирались художники, кинематографисты и поклонники артиста, здесь он читал лекции студентам. Это была его личная Зона, стены которой для съемок были выкрашены в цвет темного серебра.

Говорили мы с ним о чем угодно — о всякой ерунде в том числе. Но то, что у других звучало банально, в устах Кайдановского приобретало значимость, а иногда его глаза вспыхивали чуть насмешливым, опасным огнем. Он был старше, он был знаменитым артистом, он снимался у Тарковского, но, если исключить этот «инфернальный» огонек, никакой дистанции в общении не ощущалось. Он много думал и много читал, но, когда заявлялись гости, даже непрошеные, охотно отдавался застольному веселью с сопутствующими ему инфантильными глупостями.

Ему были свойственны благородство интеллекта и почти полное отсутствие интереса к тому, что называют бытом. Не говоря уже о здоровье и комфорте. Женщины, менявшиеся рядом с ним, этого «достоевского» духовного абсолюта, граничащего с саморазрушением, обычно не выдерживали. Либо путали его с надрывом, который на самом деле был чужд его трезвой, хотя и страстной натуре. Он мог, но совсем по другим причинам, чем «проклятые поэты» и их богемные подруги, изводить себя ночами водкой и куревом, а мог ночи напролет умиротворенно петь свои и чужие песни, не обращая внимания на ползающих по коммуналке тараканов.

Рига, 1987 год. Еще единый и нерушимый Советский Союз, эра Горбачева уже успела породить ворох надежд. В подавляющей буржуазным шиком гостинице «Ридзене» проживают гости первого кинофестиваля, который основан Августом Сукутсом и в дальнейшем получит звучное имя «Арсенал». Александр Сокуров и Иван Дыховичный, Нана Джорджадзе и Александр Кайдановский — все ощущают себя посланцами нового кино и почти все круглосуточно дружат в баре гостиницы, предлагающем за рубль двадцать «Дайкири», «Мартини» и еще внушительный набор коктейлей, знакомых только по романам Ремарка и Хемингуэя.

С Сашей Кайдановским мы представляли на сцене фильм «Простая смерть» и его короткометражные работы. Он опоздал на фестиваль на пару дней и оказался почему-то не поселен в гостиницу. Я предложил ему разделить со мной двухместный номер, так что оставшиеся несколько дней мы практически не расставались.

А потом вместе оказались на фестивале в Роттердаме. Он приехал продвигать проект своего нового фильма, но, к удивлению его деловых партнеров, почти им не занимался, вообще вел себя в высшей степени беззаботно и отрешенно — как китайский дзен-буддист. Как-то предложил мне прогуляться в сторону порта. Было часов шесть, но в январе рано темнело. Мы слышали, что Роттердам — крупнейший порт Европы, и удивлялись, что в нем незаметно следов «ночной жизни». Наконец посреди аккуратной улицы увидели двухэтажный, ярко освещенный бар. Зашли, нам предложили сесть в кресла и сразу принесли по бокалу виски. Мы были единственными посетителями. Через пару минут появились две чернокожие красавицы, и каждая подсела к «клиенту». Дело кончилось позорным бегством: мы заплатили за напиток почти все наличные наших кошельков и сказали, что придем «в другой раз», а сейчас спешим на фестивальную пресс-конференцию. Это было почти правдой: мы даже успели на нее — на пресс-конференцию нашего соотечественника Александра Сокурова!

В 1994 году Кайдановского пригласили в жюри Каннского фестиваля, которое возглавляли Клинт Иствуд и Катрин Денев. Именно тогда победил фильм Квентина Тарантино «Криминальное чтиво», оттеснив на второе место «Утомленных солнцем» Никиты Михалкова. Занятый просмотрами и обсуждениями, Саша почти не спал все эти дни и ночи. Однажды мы встретили рассвет в баре отеля «Мартинес», официанты уже валились с ног, а он был, как всегда, ровный, ироничный, легкий на подъем. Но внутри явно переживал надлом — из-за бремени образа, которым нагрузил его Тарковский.

В нем видели Сталкера и не слишком серьезно относились к его режиссерским идеям, считая подражательными по отношению к мэтру. Актер стал как бы его тенью. Это изнуряло его психически, а физически он себя никогда не жалел.

Его последние годы оказались омрачены неосуществленностью многих замыслов. Фатально срывались режиссерские проекты, приходилось подрабатывать заграничными съемками, видеоклипами. Все, за что брался, делал хорошо, но до главного так и не удавалось добраться. Больнее поденщины и срывов ранило равнодушие. Он не умел мелькать в тусовке. По своей природе был чужд светской активности. Даже приглашение в каннское жюри не использовал для собственного «промоушена». О нем стали упоминать как о фигуре отходящей, выпавшей из обоймы.

Он почти никак не организовывал свою жизнь и, вольно или невольно, провоцировал смерть. И вместе с тем многое только начиналось. Он получил курс во ВГИКе и воодушевился этим. За два месяца до смерти стал наконец владельцем собственной квартиры, но так и не успел в нее въехать. У него случился инфаркт, потом второй, третьего он не пережил. За три недели до смерти Кайдановский женился, наконец нашлись деньги на новый проект, но было уже поздно.

В то, что Саши нет, мне до сих пор не верится. Проходя по Поварской мимо дома номер 20, с которым столько связано, каждый раз думаю: где же он?