Боратом по Гоголю

В Америке, более чем в других странах, успех книги — той, которая не совсем уж массовый трэш — предопределяется успехом у критиков. Так вот, восторженная рецензия на "Абсурдистан" сначала появилась на первой полосе The New York Times Book Review, а потом эта книга оказалась занесенной в список "10 лучших книг 2006 года", составленный этим влиятельным изданием. Такой результат можно считать успехом для любого автора. В случае же Гари Штейнгарта этот успех имеет еще и особую сладость — как любой эмигрантский успех. Выходит, что Штейнгарт не только смог заставить новых соотечественников понимать, а еще и прямо-таки обыграл их на их собственном англо-американоязычном поле. И это притом, что сносно говорить по-английски Штейнгарт научился только в 14 лет — хотя в 1979, когда родители вывезли его из Ленинграда, будущему писателю было только семь, но вырос он, как и многие эмигрантские дети, в районе, где все говорили по-русски, а телевизора в квартире по причине бедности не было.

Свою эмигрантскую "второсортность" Штейнгарт использовал себе во благо. Этнически-эмигрантская составляющая его творчества ("Абсурдистан" — второй его роман, а уже первый, "Приключения русского дебютанта", был вполне благосклонно отмечен американской критикой) весьма способствовала его успеху. Та самая первополосная рецензия характеризует "Абсурдистан" как "смесь Гоголя и Бората", очень точно обнаруживая, что именно нравится американцам в этой книге.

Вспомнить в связи со Штейнгартом о Гоголе, действительно, можно. В этом тексте веет рифмующийся с заглавием вполне гоголевский ветерок абсурда. К тому же штейнгартовский способ повествования лежит в рамках традиционного романа — совсем не обязательно русского, но теперь многими за "русский" почитаемого. То есть в "Абсурдистане" нам предлагается герой, которому автор со всей очевидностью сочувствует, а сюжет и саму плоть произведения составляют приключения этого героя, его разговоры с разными людьми и его мысли по разнообразным поводам.

Героя зовут Миша Вайнберг, ему тридцать лет, он родился в Ленинграде, но своим городом считает Нью-Йорк, в котором прожил больше десяти лет. В нем почти сто пятьдесят кило веса и он единственный сын человека, занимающего 1238 место в списке богачей России.

Здесь мы вступаем на территорию Бората. Чужесть Миши что постперестроечной (дело происходит в 2001 году) России, что сказочной Америке, дает ему возможность быть вполне неполиткорректным по отношению к этим обеим странам, ко всем, кто в них живет, к собственной толщине и собственному еврейству и вообще ко всему на свете. А сегодня такая неопасная неполиткорректность практически гарантирует успех. И Штейнгарт, конечно, вспахивает эту поляну. Ну и пусть вспахивает — получается забавно и даже трогательно.

Миша Вайнберг оказывается невъездным в США — его разбогатевший перестроечными методами отец имел неосторожность убить американца как раз перед тем, как сам подорвался на фугасе конкурентов. И ничего не остается, кроме как предаваться наблюдениям за противоречивой новой русской жизнью, а попутно пытаться выправить себе американскую визу. Оказывается, что единственный — нелегальный, но вполне надежный — путь в Нью-Йорк лежит через Абсурдистан. Это бывшая советская кавказская республика на берегу Каспийского моря очень похожая на Азербайджан — с той только разницей, что там исповедуют христианство. Правда, христианство весьма воинственное — в стране имеются две религиозные группировки, воюющие друг с другом по поводу того, в какую сторону должен быть наклон у нижней перекладины православного креста. Взрывоопасную обстановку еще больше накаляет покушение на правящего республикой диктатора и закулисные игры больших западных корпораций, заинтересованных в абсурдистанской нефти. Всю эту фантасмагорию Миша Вайнберг наблюдает с наивностью вольтеровского Кандида. Его незамутненный сложностью восприятия взгляд видит безумие постсоветского пространства как проявление вообще безумия теперешнего мира, который — весь вместе — и есть "Абсурдистан". Единственным оплотом нормальности и счастья Миша считает латиноамериканский квартал в нью-йоркском Бронксе. И на этом месте у писателя Гари Штейнгарта вышло — при том, что многое у него не вышло — вот что: в какой-то момент у читателя прорезывается этот трезвый и незамутненный взгляд на вещи. Потому что обаяние героя романа распространяется не только на выдуманных шпионов, коррумпированных милиционеров и женщин "с прошлым", но и на настоящих людей, таких как мы. Которые к всеобщему абсурдистану так привыкли, что уже почти его не замечают.

СПб: Амфора, 2007

Мы пестрые бабочки, детка!

Книги Эльфриды Елинек вряд ли бы ждал большой успех на русском языке, если бы не Нобелевская премия. Как всякий нобелевский лауреат, она оказалась осуждена на прочитывание. Елинек — автор исключительно плодовитый, помимо десяти романов она написала еще несколько десятков пьес, которые подчас мало чем от романов отличаются, некоторые из них, например, состоят из 200 страниц неразбитого по ролям текста. Колючая, как ее вечный короткий ежик, революционерка и феминистка, Елинек — символ не только феминистской литературы, но и вообще любых протестов. Она всегда и во всем выступает против: против реформы правописания, против удобочитаемости литературы. Заставив читать себя, несмотря на трудность своих текстов, Елинек превратила свою неудобочитаемость в залог ее успеха. Продравшийся до последней страницы читатель оказывается удовлетворен самим фактом преодоления.

"Мы пестрые бабочки, детка" — первый изданный роман Елинек, 1970 года. В то время она еще активно писала стихи, участвовала в студенческих революциях 60-х и входила в коммунистическую партию. Соответственно, и весь роман был прежде всего манифестом, его и романом-то в привычном смысле не назвать. Монолитный текст, почти не отягощенный пунктуацией, разбит на 72 главы, в которых постоянно фигурируют песни Beatles, телевизионные передачи, супергерои и главные темы таблодиов: террор, насилие, наркотики, секс. Еще есть некий персонаж по имени Отто, но от главы к главе он меняет возраст, род занятий и даже пол. Больше, по сути, персонажей и нет, да и надежду обрести сюжет читателю придется оставить с самого начала.

При всех достоинствах затягивающей прозы Елинек, ее грандиозного литературного стиля, стоит признать, что удовольствие от "Бабочек" получил разве что переводчик. Остальные же должны преодолевать этот текст, для того чтобы получить коллаж из обрывков поп-культуры XX века. В 1970 году для Елинек это было выступлением против засилья массовой культуры, для нас теперешних, которые последние двадцать лет к подобным протестом в этой самой форме привыкли — не более чем еще один по ней путеводитель.

ЛИЗА БИРГЕР

Джордж и Уидон Гроссмиты

Эта классическая английская книжка (1892) до сих пор не была переведена на русский. Не по недосмотру редакторов — по недостатку переводчиков, ни один из которых не брался переводить эту изобилующую каламбурами книгу. Теперь, когда издательство "Б.С.Г.-Пресс" в серии "Самое смешное" решилось издавать практически антологию английского юмора, оказалось, что без Гроссмита не обойтись. И его аккуратно перевела Елена Суриц, попытавшись не обидеть главного героя — любящего поиграть словами "незначительного" мистера Путера. Украшают "Дневник" оригинальные картинки Уидона Гроссмита, брата писателя.

Мистер Путер — существо и правда невыдающееся, сам себя признающее "nobody", то есть "никем". Это тот самый маленький человек, на которого с презрением фыркает весь остальной свет: чиновник в какой-то мелкой конторе, примерный семьянин, жизнь которого состоит из вечерних посиделок с друзьями, поездок в гости и разборок с мясником и молочником. Переехав в новый дом, пригородную резиденцию с нескромным названием "Лавры", он решает завести себе дневник и с чиновничьей тщательностью записывает туда все, что с ним ни происходит, от рабочих дрязг до шуток в разговоре с женой — мистер Путер очень любит остроумно пошутить и над каждой своей остротой готов смеяться целый вечер.

В известную нам историю английской литературы Путер вписывается легко: его ближайший предшественник — диккенсовский Пиквик с его клубом и его записками, обыкновенный герой, которого, однако, уверенность в собственной значимости доводит до абсолютного донкихотства. С Путером, в отличие от Пиквика, ничего не происходит — не считать же событиями вечернюю игру в безик и суровые письма прачке ("по-моему, вышло у меня яростно и остро"). Другое дело, что все последующие английские обаятельные чудаки немножко выросли из этого, от Берти Вустера до хоббита Бильбо Беггинса. Это герой, который обладает золотым сердцем и умением влипать в неприятные истории, но при этом больше всего ценит домашний уют и все приключения на свете отдаст за чашку настоящего английского чая на файв о`клок.