2 ноября в Кремлевской больнице на 102-м году жизни от сердечной недостаточности умер Игорь Моисеев — народный артист СССР, Герой Социалистического Труда, создатель и бессменный руководитель Государственного академического ансамбля народного танца. Вся долгая карьера Игоря Моисеева прошла в непосредственной близости от вождей: его ансамбль стал главным орудием советской пропаганды. В 1996 году Игорь Моисеев подвел итог своей жизни в автобиографической книге "Я вспоминаю...", фрагменты из которой "Власть" предлагает читателям.
Глава вторая. Начало новой эры
Физкультурные парады
Один из чекистов подошел к телефону и доложил: "Товарищ начальник, товарищ Моисеев доставлен. Какие будут указания?" Мне дали трубку, и я услышал приветливый голос: "Товарищ Моисеев, мы очень хотим с вами встретиться. Вы не могли бы сейчас к нам подъехать?"
В одиннадцать утра два человека приехали за мной и отвезли на Лубянку. Сопровождающие доставили меня на верхний этаж. Меня остановили у дверей с дощечкой "Начальник транспортного отдела". Я и транспортный отдел?! В голове полный хаос, и очень страшно.
Навстречу мне из-за стола с лучезарной улыбкой поднялся маленький человек: "Товарищ Моисеев, как я рад вас видеть! Моя фамилия Мильштейн".
— Товарищ Моисеев,— продолжил Мильштейн после небольшой паузы,— у нас сейчас очень сложная ситуация. Товарищ Берия сейчас принимает дела и разбирается в тех безобразиях, которые натворил враг народа Ежов. Он забраковал план выступления общества "Динамо", разработанный до него, и потребовал полной перемены. Ответственным за проведение парада назначили меня, и я вспомнил о вас.
Мильштейн повел со мной разговор в форме вежливой угрозы. Он сказал мне:
— Дорогой товарищ Моисеев, если вам понадобится сто помощников, у вас будет сто помощников. Если попросите сто тысяч рублей, вы их получите. Но отказывать нашей организации... Сами понимаете.
Мильштейн предоставил мне свою машину и личного секретаря, который ходил за мной по пятам и каждое мое распоряжение немедленно записывал. Надо было, допустим, мне две тысячи пар спортивных туфель. Через десять минут после распоряжения он докладывал: "Товарищ Моисеев, две тысячи пар спортивных туфель заказаны".
В выступлении участвовало не менее трех тысяч человек. Я разделил участников на несколько групп. Каждая группа репетировала на своей площадке. Малейшая ошибка могла расстроить всю композицию. Совместных репетиций было только две.
Тогда пропагандировались нормы ГТО. Я сделал три платформы: каждая везла одну букву огромной высоты. Каркас букв изготовили из прочных металлических квадратных лестниц. Остов был полностью скрыт за людьми. Получалась буква из живых людей, которые принимали различные положения. Чтобы избежать неожиданностей, мы с инженером без конца высчитывали запас прочности этих платформ. Подбирали девушек полегче. Тем не менее вспоминаю, какого страха мы натерпелись.
Нам предстояло выехать с Манежной площади по подъему между Историческим музеем и Кремлевской стеной. Вдруг в момент подъема мачты буквы наклонились под большим углом и спортсмены, висящие на них, начали терять равновесие, так что вся композиция грозила рассыпаться. Девушки повисли на руках и подняли визг. Достаточно было упасть одной спортсменке, чтобы возникла паника. Я взглянул на инженера — он был бледен как бумага. На ночной репетиции на ровной площадке все шло великолепно. А вот уклона мы не учли. Но постепенно уклон начал уменьшаться, матча выровнялась — и все встало на свои места.
На следующее утро мне позвонил Мильштейн: "Товарищ Моисеев, должен вас поздравить, ваше выступление получило одобрение. Все вас поздравляют и благодарят. Сейчас с вами будут говорить". Спустя мгновение я услышал сухой и неприветливый голос Берии: "Товарищ Моисеев, я вас благодарю за хорошее выступление. Большое вам спасибо".
Ни о какой оплате разговора не было. Но, оказывается, они знали, сколько я получал раньше. От белорусов я получил двадцать тысяч (Моисеев был режиссером выступления белорусских физкультурников на Красной площади в 1937 году.— "Власть"). В Институте имени Сталина — двадцать пять. За "Динамо" мне дали двадцать пять тысяч и двухмесячную путевку на отдых. Одним месяцем я воспользовался, когда и у ансамбля был отпуск.
Кремлевские приемы. Сталин
Я часто бывал в Кремле и видел Сталина, однако мало знал. Инстинкт подсказывал мне, откуда исходит опасность. У меня никогда не было желания войти в круг "больших людей", посещавших приемы, хотя возможность такая представлялась не раз. Можно было сесть в машину, поехать к кому-нибудь продолжать застолье. Козловский, например, очень часто уезжал к ним. Но Козловский отвечал сам за себя. А у меня целый коллектив соблазнительных девчонок. Все молоденькие, хорошенькие — совсем другая ситуация. Думаю, известный солдатский принцип "поближе к кухне и подальше от начальства" спасал меня от беды.
В этой связи вспоминаю историю, происшедшую уже после войны. В Кремле устроили прием по случаю дня рождения Молотова. Прием был неофициальный: присутствовали только члены Политбюро и министры с женами.
Кончился концерт (Моисеев показал в нем новый номер, согласовав это с начальником сталинской охраны Власиком.— "Власть"). Только я собрался поесть, ко мне подошел Михаил Борисович Храпченко (председатель комитета по делам искусств.— "Власть") и с явным раздражением спросил: "Как вы посмели без моего ведома изменить программу?" Я сослался на Власика. Он на меня накинулся: "Вы должны были меня предупредить, должны были мне позвонить. Ответственность падает прежде всего на меня!"
Я увидел, что сзади к нему приближается Сталин, собираясь что-то сказать, и невольно улыбнулся. Храпченко, думая, что я так отреагировал на его слова, спросил раздраженно: "Почему вы улыбаетесь?!" В этот момент Сталин положил руку на его плечо и произнес: "Что вы все о делах да о делах, сегодня и погулять можно". На лице Михаила Борисовича изобразился ужас. Каждая частица задергалась, губы начали отбивать тремоло, зуб на зуб не попадает, самый настоящий припадок страха. Он дрожащим голосом что-то пролепетал, а Сталин ему: "Вы бы потанцевали". Храпченко, чуть не плача, ответил: "Дамы нет".— "А вот тебе дама". И подтолкнул меня прямо на него. В следующую секунду тот схватил меня и начал дико скакать. Сталин брезгливо на него поглядел и отошел. Храпченко тут же отпихнул меня и, бледный как полотно, отбежал в сторону.
Глава третья. Гастроль длиною в жизнь
Триумф и трагедия в Польше
Наутро всех руководителей собрал наш посол в Польше Захаров и сделал нам внушительный доклад. Сказал он приблизительно следующее. Польша считает себя краем культурной Европы и пытается смотреть на русских как на азиатов, от которых ничего хорошего ждать нельзя. Мы своими выступлениями должны доказать, что советские люди не азиаты, что у нас есть высокая культура, и создать такую атмосферу, которая поможет нам наладить дружелюбные отношения с Польшей, относящейся к нам с недоверием, если не сказать больше.
Мне пришла в голову спасительная мысль: начинать не с медленной "Русской сюиты", а с динамичной "Бульбы", которая сразу внесет неожиданную яркую, веселую народную струю. К тому же музыка напоминает польский танец.
Открылся занавес — и понеслась стремительная полька. Пятнадцать девушек рассыпались по сцене, завертелись, заиграли. Я взглянул в зал: улыбаются, начинают смеяться. Кончился танец — хохот, аплодисменты, бис! Думаю: "Слава Богу, все-таки что-то можно сделать!" Вторым номером объявили "Краковяк". Из публики раздался возглас: "Краковяк?! Русские в Польше "Краковяк"? Посмотрим!" Реплика прозвучала в несколько угрожающей тональности и с недоверием. Но к концу номера зрители уже вскакивали на стулья, махали программками и кричали: "Виват!" "Краковяк" пробисировали два раза подряд. После этого мы могли делать с публикой все что хотели.
Мы с ансамблем поехали с концертами по всей Польше. В этой поездке мы на себе почувствовали, как же нас поляки не любили!.. В столовой нам часто попадались в пище кусочки битого стекла. Кто-то поранил язык, и мы стали тщательно проверять содержимое тарелок, прежде чем есть.
Как-то группа наших артистов отправилась в город погулять; проголодавшись, они заказали в уличном киоске по стакану сметаны и рюмке водки. Один из них заказал только водку. Под вечер ко мне прибежали в панике: с нашими плохо. Что такое? Выяснилось, что их отравили синильной кислотой. Но те пятеро, что ели сметану, выжили, а тот, который пил только водку, умер. На следующий день мы его похоронили как бойца, погибшего на фронте, с воинскими почестями. Гроб его сопровождал взвод солдат в почетном карауле, над могилой дали залпы из винтовок. Прямо с похорон мы пошли на концерт. Во время лирического хоровода под грустную музыку все наши девушки плакали.
Покорение Америки
Рецензенты после премьеры затеяли по поводу нас спор. Некоторые из них писали: "Они были вынуждены так хорошо танцевать, потому что если бы они танцевали плохо, то по возвращении в Россию их бы сослали в соляные копи". Или: "Эти артисты, несомненно, работники КГБ, натренированные для того, чтобы иметь такой успех". Им отвечали: "Ну если чекисты так танцуют, то как же должны танцевать настоящие артисты?!"
После спектакля в Нью-Йорке хорошо одетая, красивая женщина средних лет попросила разрешения поцеловать мою руку. Я ответил: "Пожалуйста". А получив поцелуй, спросил у женщины ее имя. Она ответила: "Мое имя Марлен Дитрих".
В Лос-Анджелесе мэр города устроил прием в нашу честь. В каком-то большом парке были накрыты столы на несколько тысяч гостей. Мы с Юроком (импресарио ансамбля.— "Власть") встречали и провожали гостей у входа и при этом каждому пожимали руку. На следующее утро я с трудом держал в руке стакан с чаем: рука не сжималась после нескольких тысяч рукопожатий. Все знаменитости Америки побывали на наших концертах. На банкете, устроенном после первого концерта в Лос-Анджелесе, проходившего в "Шрайн-аудитриум", наши артисты проходили сквозь коридор, состоящий из сплошных звезд.
На нашу долю пришелся первый громоподобный успех, и иначе, чем триумфальной, всю гастроль в Америке назвать невозможно. С тех пор мы гастролировали в США одиннадцать раз.
Помню, в один из наших приездов мы обнаружили, что все киносеансы начинаются демонстрацией знаменитого выступления Хрущева с трибуны ООН. Исторический момент, когда Никита Сергеевич стучал по трибуне башмаком, многократно показывали по телевидению. А на протесты наших дипломатов американцы невозмутимо отвечали: "Разве вам не нравится, как выступает ваш вождь? А нам нравится".
Глава четвертая. Объяснение себя
Почему я не вступил в КПСС
За время моего руководства ансамблем меня восемнадцать раз вызывали к себе партийные чиновники и, стуча кулаком по столу, требовали вступить в КПСС. Их аргумент всегда был одним и тем же:
— Беспартийный не имеет права руководить коллективом.
На что я всякий раз невозмутимо возражал:
— А создавать ансамбль я имел право?
На этот счет им, видимо, не поступало никаких распоряжений. Наконец кому-то из них пришло в голову поинтересоваться:
— А почему вы не хотите вступить в партию?
— Потому что я верю в Бога и не хочу, чтобы вы меня за это прорабатывали на своих собраниях.
Чутье мне подсказывало, куда не надо соваться, и все мое нутро этому противоречило, но это не значит, что я был увлечен какой-нибудь другой партией. Я никем не хотел быть, а только самим собой и заниматься тем, что мне нравилось.
Справедливости ради надо сказать, что так легко выйти из этой ситуации мне удалось благодаря тому, что ансамбль любили руководители этой самой партии. Никогда специально для вождей я ничего не ставил. Единственное, за что я благодарен советской власти,— что никто и никогда не вмешивался в мою работу.
К политике у меня всегда была какая-то прирожденная отчужденность. С годами я убедился, что между политикой и преступностью слишком мало разницы. В конце концов она приводит вас либо к кровопролитию, либо к нарушению морали, этики, совести и т. д. При всем желании не иметь дело с политикой мне приходилось все больше и больше размышлять о ней. Сначала по наивности ждал каких-то перемен с приходом Горбачева, потом ждал того же от Ельцина. А в конце концов понял, что те же партийцы, которые мешали Горбачеву, теперь ставили палки в колеса Ельцину. Оказывается, вожди не вольны в своих поступках. А нынешняя Дума! Россия еще не доросла до Думы. В развитых странах сенаторы — это богатые люди, которые заняты делом, а не выбиванием личного автомобиля, квартиры или загранкомандировки.
Петр Великий доказал, что России нужен властный, умный и энергичный правитель, которому некогда терять время на дискуссии. По приказу Петра с невероятными трудностями тащили пушки через болота и непроходимые леса, и все-таки он шведов победил. При демократии такое было бы невозможно. Обсуждали бы каждый шаг, заранее говорили бы, что ничего невозможно сделать, а то, что делается, делается не так.
Сталин ужасен своим людоедством. Но если бы та властность и авторитет, которыми он обладал, были направлены на добрые цели, а не на геноцид собственного народа, можно было бы Россию вытащить. Я Сталина абсолютно не признаю и не люблю так, как можно не любить самого лютого врага. Но властности нам не хватает. Почему-то фашизм Франко в Испании никого не истребил и не разрушил экономики страны. Фашизм Пиночета в Чили сделал Чили только богаче.
Если бы все люди были честные, разве было бы важно, какая форма власти в стране? Царь ли или коммунистический секретарь... Дело не в общественном строе, а в моральных устоях, которые существуют в народе... Вообще же, все эти размышления о политике убедили меня в том, что простые люди бессильны что-либо изменить.