"Душка"

Выдвинутая на "Оскар" картина голландского классика Йоса Стеллинга начинается как обстоятельная психологическая драма, с рождения заглавного героя: в автобусе, едущем по сельской местности, появляется на свет младенец, и русские бабушки в платочках передают его из рук в руки, умиленно приговаривая: "Душка, душка!" Действительно, если бы персонажа Сергея Маковецкого звали заурядным Васей, наверное, не все бы сразу заметили, что это ходячее воплощение русской души.

Ходячее воплощение европейской культуры, вступающей в странные отношения с русской душой, играет в "Душке" благообразный европеец Жен Бервутц. Его герой, голландский кинокритик и сценарист, регулярно захаживает в соседний кинотеатр, где его интересуют не столько новинки кинопроката, сколько юная кассирша (Сильвия Хукс). Однако не успевает кинокритик первый раз привести ее в гости, как вожделенный тет-а-тет прерывается появлением таинственного незнакомца с фибровым чемоданом. Личность его и цель визита остаются тайной: он произносит только слово "Душка", тыкая себя в грудь, и лучезарно улыбается, как может улыбаться только человек, который пришел навеки поселиться. Артист Маковецкий привнес от себя в образ Душки шапку с торчащими в разные стороны ушами, как у бездомной дворняги,— деталь довольно точная, коль скоро "душка" больше похоже на собачью кличку, а не на человеческое имя. Йос Стеллинг не слишком долго интригует зрителя вопросом, откуда взялось существо в ушанке — кинокритик когда-то встретил его на одном из постсоветских фестивалей, в тот до боли узнаваемый момент, когда гости и участники, отпихивая друг друга локтями, сметают тарталетки с фуршетных столов. Режиссер в этом эпизоде максимально сгущает сатирические краски. Казалось бы, последний налет хваленой славянской загадочности должен улетучиться при виде этой беспорядочно жующей толпы. Но с другой стороны, здесь тоже кроется загадка: почему русские, о которых принято думать как о широких натурах, теряют над собой контроль при виде халявы?

Размягченный подобными размышлениями европейский гость, испытывающий к хозяевам, должно быть, смешанное чувство сострадания и боязливости, выходит из фестивального дворца на свежий воздух и угощает сигаретой топчущегося на морозе блаженного мужичонку. А затем, окончательно расчувствовавшись, неосторожно добавляет: "Будете у нас в Голландии — заходите", не подозревая, как эти непостижимые русские рады воспринимать подобные проявления европейской вежливости буквально — опять же не из корыстного расчета поживиться чужим гостеприимством, а из голубоглазого простодушия. Как европеец на самом деле относится к русскому, невольно разрушившему его личную жизнь, в "Душке" остается невыясненным: понятно только, что далекий незнакомый друг ему зачем-то нужен, однако потребность в нем обостряется тем больше, чем дальше он находится.