Дом с примирениями

В российский прокат вышел каннский лауреат — фильм «Сентиментальная ценность»

В кинотеатрах показывают фильм «Сентиментальная ценность» норвежского режиссера Йоакима Триера, премьера которого состоялась на Каннском фестивале этого года, где он получил гран-при. О воздушной семейной трагикомедии с терапевтическим эффектом рассказывает Юлия Шагельман.

Кадр из фильма  «Сентиментальная ценность» (2025) режиссера
Йоакима Триера

Кадр из фильма «Сентиментальная ценность» (2025) режиссера Йоакима Триера

Фото: A-One Films

Кадр из фильма «Сентиментальная ценность» (2025) режиссера Йоакима Триера

Фото: A-One Films

Фильм начинается с истории дома. Уютный деревянный особнячок, со всех сторон окруженный деревьями и будто стоящий не в центре Осло, а в какой-то идиллической дачной местности, служил родовым гнездом нескольким поколениям семьи Борг. Но жизнь в нем была наполнена не только патентованным скандинавским «хюгге»: здесь не только любили, рожали, растили детей, но и ссорились, разводились, умирали, иногда — наложив на себя руки, как сделала мать Густава Борга (Стеллан Скарсгард), тогда семилетнего школьника, а ныне заслуженного режиссера в статусе национального достояния.

Сам Густав ушел из дома после развода, оставив жену и двух дочек, которые теперь тоже выросли. Старшая Нора (Ренате Реинсве, уже игравшая у Триера в «Худшем человеке на свете», 2021) стала актрисой, однако в качестве, возможно, еще не осознанного бунта против отца пошла не в кино, а в театр. Там она звезда, но перед каждой премьерой ее накрывает паническая атака. Младшая Агнес (Инга Ибсдоттер Лиллеос), в детстве сыгравшая в одном из отцовских фильмов, выбрала далекую от творческих страстей профессию историка, вышла замуж и родила сына. Теперь именно она устойчивый центр ставшей совсем маленькой семьи, в которой Густав присутствует только в качестве воспоминания.

Когда умирает мать Агнес и Норы, он вдруг возникает на пороге старого дома — без слез, слов утешения и сантиментов, но с готовым сценарием. Не снимавший последние 15 лет, Густав готов вернуться — с очень личной историей: прообразом главной героини послужила его мать. Эту роль он предлагает Норе, но та, так и не простившая отца за его уход и родительское равнодушие, отказывается.

На кинофестивале в Довиле Густав знакомится с голливудской звездочкой Рэйчел Кемп (Эль Фаннинг), играющей в основном в проходной ерунде, но жаждущей серьезных ролей. Она очарована европейским гением, впечатлена его картинами (зрителям выпадает шанс увидеть кусочек того самого фильма, в котором сыграла Агнес,— что-то про Вторую мировую) и с радостью хватается за приглашение стать его новой музой, а ее имя привлекает к проекту Netflix. Снимать Густав хочет прямо в фамильном доме, так что возвращается в Осло вместе с Рэйчел и начинает собирать свою старую команду. Нора воспринимает приглашение американки на роль как новое предательство — логики в этом мало, но чувства вообще редко с нею согласуются.

«Сентиментальная ценность» состоит из знакомых элементов: отсутствующие отцы и брошенные дети, семейные травмы, уходящие корнями в глубь десятилетий, психологические раны, вроде бы затянувшиеся, но готовые открыться при первом неосторожном касании.

Учитывая скандинавское происхождение фильма, читатель ждет уж рифмы «Бергман», и, конечно, без его влияния не обошлось, а обаятельное и невыносимое священное чудовище в исполнении Скарсгарда иногда кажется напрямую вдохновленным его фигурой.

Однако Триер и его соавтор сценария Эскиль Вогт скорее ближе не к самому Бергману, а к Вуди Аллену его «бергмановского» периода или к их общему вдохновителю — Чехову (правда, они не столь беспощадны к персонажам, как русский классик). В их мягкой и чуть прохладной интонации искренность мешается с легчайшей иронией, а некоторые эпизоды картины — это чистая комедия. Например, тот, где Рэйчел вдруг решает, что ее героиня должна говорить со скандинавским акцентом (фильм Густава снимается на английском), или тот, где Густав дарит десятилетнему внуку DVD-диски с фильмами «Пианистка» Михаэля Ханеке и «Необратимость» Гаспара Ноэ, потому что они «помогают понять женщин».

Сам Густав дожил до седин, так до конца и не научившись понимать живых женщин, а не тех, которых сам запечатлевает на пленку или видит в чужих фильмах. Однако авторы дарят и ему, и его дочерям шанс на примирение и исцеление. Трещину в стене старого дома наконец удается заделать, и, даже перейдя в руки новых владельцев, он навсегда остается для героев картины местом, ценность которого нельзя измерить просмотрами на Netflix, но можно разделить друг с другом и со зрителями.

Юлия Шагельман