Ко Дню народного единства в прокат выпущен фильм Владимира Хотиненко "1612". Если советские пропагандистские агитки к празднику 7 ноября выстраивали историческую мифологию, то к празднику 4 ноября мифология создается вне всякой связи с историей, полагает обозреватель "Власти" Лидия Маслова.
Фильм Владимира Хотиненко "1612" выходит в прокат как киноподарок к очередному Дню народного единства и вполне соответствует духу этой праздничной даты, имеющей отчетливый оттенок притянутости за уши. "1612" — это не экскурс в историю, а исторический блокбастер с элементами фэнтези, плавно перетекающий в густое фэнтези с вкраплениями обрывочных сведений из школьного учебника, с которыми авторы вынуждены считаться без видимой охоты.
На экране отражена даже не авторская интерпретация событий 1612 года, как он описан в ортодоксальной исторической науке, а некое зашифрованное в цифрах послание современникам, которое сам режиссер окружает магическим ореолом: "В истории российской мистическая составляющая очень сильная — вообще в истории человечества, но в России, может быть, в большей степени. 1612 — это некая комбинация цифр, некий шифр, код".
Отдельно приятна Владимиру Хотиненко получившаяся перекличка с названием фильма "12" Никиты Михалкова, который является не только учителем Владимира Хотиненко по Высшим режиссерским курсам, но и генеральным продюсером "1612". Авторы этих двух фильмов идеологически очень близки, и оба делают ставку не на формальную правоту (соответствие букве закона в "12" и историческим источникам в "1612"), а на право сильной личности поступать в соответствии со своими понятиями — в том числе и в художественной сфере, когда убедительность экранной реальности основывается не на соответствии каким-то объективным наблюдениям за жизнью, а на индивидуальной харизме художника и на том артистизме, с которым он жонглирует своими субъективными аргументами.
Отраженная в "1612" уверенность Владимира Хотиненко, что исторической правды не существует, а мифы интереснее скучных фактов, сродни идее Никиты Михалкова о том, что милосердие сильнее правосудия. Так что по поводу "1612" выдающийся мыслитель современности Б. Тосья вполне мог бы сказать "Не ищите правды быта — ищите истину бытия", если бы он уже не выразился в таком духе в эпиграфе фильма "12".
В "1612" истину бытия режиссеру Хотиненко помогает искать и находить сценарист Ариф Алиев, вынужденный сначала хотя бы для виду донести до зрителя фрагменты исторического бэкграунда, который ввиду его обширности приходится иллюстрировать выборочно. После титра, извещающего, как в 1604 польский король Сигизмунд признал царем беглого монаха, следует, что называется, "вкусный" эпизод, где Лжедмитрий отмечает масленицу, самым откровенным образом напоминающий масленичную стилистику "Сибирского цирюльника", а похожая на паровоз "огнедышащая машина", которой Самозванец пугает русский народ, явно принадлежит к той же породе адских механизмов, что и машина для вырубки русских лесов в "Цирюльнике". "Желаю, чтобы на Руси все веселились",— говорит Лжедмитрий и надевает итальянскую маску, однако, не продержавшись и года, римская марионетка превращается в прах, которым выстреливают из пушки.
Далее, чтобы как-то дотянуть время действия до искомого мистического сочетания цифр "1612", авторы опять прибегают к спасительным текстовым титрам — в них для краткости опущена такая маловыразительная фигура, как Василий Шуйский, чья фамилия и вовсе не упоминается, а о периоде его правления (1606-1610) уведомляет надпись "Прошло еще четыре года разброда и безвластия". Создатели картины также предпочитают не утомлять зрителя информацией о Семибоярщине (1610-1612), усилиями которой русский народ "дождался сильного и справедливого государя", то есть выписанного из Польши королевича Владислава, который немного посидел на российском престоле, пока князь Пожарский, желавший видеть на троне русского человека, не собрал ополчение против польско-литовских захватчиков.
Бегло разобравшись с историческими декорациями, Владимир Хотиненко переходит к love story, которая является основной движущей силой сюжета: это любовь холопа Андрейки (Петр Кислов) к дочери Бориса Годунова Ксении (Виолетта Давыдовская), которую не убили вместе с женой и сыном Годунова, а презентовали Лжедмитрию в качестве трофея ввиду ее выдающейся красоты. Ксения полгода прожила с Лжедмитрием, пока его польской пассии Марине Мнишек это не надоело, и она не отправила ее в монастырь, так что к 1612 году царевна Ксения уж шесть лет как сидела в монахинях. Но так записано в исторических словарях, а киноискусство может позволить себе больший полет фантазии: в "1612" несчастная царевна хотя и лелеет мечту уйти в монастырь (а еще лучше "заснуть бы и не проснуться") но вынуждена служить ценной фигурой в политической игре.
Вместо Лжедмитрия ее "крышует", в разных смыслах — от сексуального до политического, некий гетман-злодей, шантажирующий Ксению дочкой Юленькой, с которой он не дает ей видеться. Гетмана играет настоящий польский красавец Михаил Жебровский, и это не единственный проблеск хотя бы этнической достоверности в "1612". Настоящий испанец Рамон Ланга играет некого "гишпанского кабальера", а настоящий итальянец Габриэле Ферцетти — римского кардинала, засылающего в дикую страну Россию своего лазутчика, тщетно агитирующего за "латинскую веру". Полный провал этой агитации объясняет мудрый старец-столпник в исполнении Валерия Золотухина, который формулирует рецепт успеха у православного электората: "Отрасти бороду, как человек, надень рясу серьезную, крест на грудь потяжелей цепляй — глядишь, русские люди тебя не обидят".
Вселяющие доверие и создающие ощущение надежности окладистые бороды носят в "1612" многие популярные артисты, хотя иногда это создает двусмысленные сочетания с их привычным имиджем. Так, князя Пожарского играет Михаил Пореченков, приобретший всенародную известность как агент национальной безопасности. Так что когда князь говорит: "Звони!", так и кажется, сейчас кто-то вынет из-под рясы или кафтана мобилу, хотя речь, разумеется, идет о колокольном звоне. Кузьму же Минина не лишенным остроумия образом играет Андрей Федорцов, прославившийся как мент Вася Рогов. Таким образом создается прочная ассоциативная связь между спасителями отечества в Смутное время и современными компетентными органами, обеспечивающими правопорядок в стране.
Не мудрено, что князя Пожарского слушаются не только люди, но и вся живая природа: в одной из сцен Пожарский, простирая к небу перст, велит сидящей на нем божьей коровке улететь на небо и принести ему хлеба, и она послушно удаляется. Все это немного смахивает на задушевные разговоры с воробушком из фильма "12", но сторонник магического мышления Владимир Хотиненко отдает предпочтение не реальным представителям фауны, а мифологическим. В начале своего боевого пути холоп Андрейка под водой встречается с компьютерной рыбой, которая смотрит на него так, будто вот-вот даст ему дельный совет по спасению отечества, однако на самом деле функцию тотемного животного, символизирующего присутствие святого духа, в "1612" берет на себя не рыба, а единорог, то есть белая лошадь с подклеенной гривой и рогом на лбу, периодически позволяющая глазу отдохнуть от кровавых батальных сцен, в которых персонажи со смачным хрустом втыкают друг в друга мечи.
Кроме единорога пособляет холопу Андрейке лучший друг-татарин (Артур Смольянинов) — в "1612" смешной товарищ главного героя нужен примерно для того же, для чего в мультфильме "Шрек" служит осел: чтобы по мере сил помогал, но главное — чтобы вызывал смех аудитории комичными гримасами и дурацкими фразами, в которых сочетается корявая стилизация под древнеславянский язык ("Я до девок злой") и современные молодежные выражения типа "Легко!", "Да не парься ты, Андрюха" или "Во попали". Из потусторонних сил спасению России холопом Андрейкой содействует вышеупомянутый гишпанский кабальер, по чьим документам после гибели испанца герой начинает жить не унизительной холопской жизнью, а полнокровной: призрак испанца периодически является ему, давая ценные указания. В частности, надоумливает сконструировать пушку из кожи для обороны мифической крепости Наволок, при которой происходит кульминационная баталия с литовско-польскими захватчиками. Немного разочаровывает то, что замаскированный холоп Андрейка останавливает свое освободительное шествие в считанных сантиметрах от престола: все в принципе идет к тому, чтобы венчать его на царство, и к финалу фильма для него уже составлена длинная родословная, идущая одновременно от Рюрика и Чингисхана. Все портит трусливая осторожность бояр, которые выбирают царем из множества претендентов не настоящего молодца, а какого-то никому не известного и ничем не отличившегося Михаила Федоровича Романова, о чем и сообщается в очередной надписи на экране с облегчением, но и с некоторой досадой от того, что эту невзрачную правду исторического быта все-таки не удалось режиссерским соизволением трансформировать в какую-нибудь волшебную, переливающуюся всеми цветами, как жар-птица, истину бытия.