Концерт вокал
Сегодня и 4 ноября знаменитый тенор Роберто Аланья дает в России два концерта — в Михайловском театре Санкт-Петербурга и Концертном зале им. П. И. Чайковского в Москве. Перед концертами, организованными фондом "Музыкальный Олимп", с РОБЕРТО АЛАНЬЕЙ побеседовала ЕВГЕНИЯ Ъ-МИКУЛИНА.
Роберто Аланья — французский тенор сицилийского происхождения. Родился в 1963 году, в юности зарабатывал на жизнь, исполняя под гитару популярную музыку в ресторанах. В 1988 году выиграл в Филадельфии международный конкурс под патронажем Лучано Паваротти и начал карьеру в амплуа лирического тенора ("Ромео и Джульетта", "Дон Карлос", "Богема", "Любовный напиток", "Вертер", "Травиата", "Манон"), но поет и драматические партии ("Трубадур", "Аида", "Паяцы"). В декабре 2006 года Аланья стал героем скандала, уйдя со сцены "Ла Скала" из-за реакции клаки во время представления "Аиды" (см. Ъ от 14 декабря 2006 года). С октября 2007-го его репутация снова на подъеме благодаря триумфальным выступлениям в "Метрополитен-опере" в Нью-Йорке.
— В программе концертов есть "Нерон" Антона Рубинштейна. Раньше вы русскую оперу не пели. Почему решили начать с такой редкой вещи, а не с Германа или Ленского?
— Потому что оригинальная версия "Нерона" написана на французском. Я не знаю русского, а мне надо понимать значение слов партии: это важно и для фонетики, и для создания образа — дело ведь не просто в том, чтобы спеть все ноты. Вот подучу язык и тогда займусь русской оперой. По-румынски я петь уже могу — выучил язык благодаря жене (румынской певице Анджеле Георгиу.— Ъ).
— Вы начинали как лирический тенор, но вы берете все больше драматических партий. Вы против деления теноров на лирических и драматических?
— Мне это деление совершенно не нравится, и я не знаю, почему ему придают столько значения. Есть, конечно, tenore di grazia — светлые тенора, за ними идет "лирический" тенор. Но "драматическими" тенорами иногда так называют теноров баритональной окраски. По-моему, все теноровые партии — лирические. Отелло или Альваро в "Силе судьбы" поют "тяжелыми" голосами. На здоровье, конечно, но если бы Верди хотел слышать в этих партиях баритона, он бы так и написал. Мне давно предлагают спеть Отелло — в Венеции, Турине, Метце. Скоро я это сделаю. Я очень этого хочу.
— Многие достижения вашей карьеры связаны с провинциальными театрами, например, Оперой Монпелье. Откуда такая привязанность?
— Провинциальные театры, я называю их театрами-лабораториями, дают мне делать то, что я хочу, проводить эксперименты. Я могу ставить оперы с братьями, Давидом и Фредерико, выпускать DVD-спектакли. В "больших" театрах, с профсоюзами и репертуарными планами, такая свобода невозможна. А я человек благодарный — театры помогают мне, а я верен им. Сейчас я буду ставить в одной из своих "лабораторий" оперу "Последний день приговоренного к смерти", которую мой брат Давид написал по Виктору Гюго,— арией из нее будет открываться второе отделение российских концертов.
— В российской программе есть серенада Винченцо Беллини, в будущем вы собираетесь петь "Орфея" Глюка. Вам нравится раритетная музыка?
— Если петь на концертах шлягеры вроде "Сердца красавицы" из "Риголетто", успех гарантирован. Но чему люди аплодируют — популярной вещи или мне? Я завоевываю публику мелодиями, которые сложно "продать". Кроме того, я обожаю музыку и отдаю должное композиторам, которые незаслуженно забыты. Программа русских концертов отражает разные стороны того, чем я живу. Я сицилиец — вот и появилась сицилийская серенада. "Нерон" — русская опера "с французским акцентом". Неморино — дань бельканто, "Последний день приговоренного к смерти" — новая музыка. И недавними успехами в Америке поделюсь: в "Мет" я снова пел Ромео с Анной Нетребко и "Мадам Баттерфляй", которая только что вошла в мой репертуар. Фрагментами из нее завершается программа.
— Что вы считаете главным вашим достижением и есть ли у вас какие-то профессиональные мечты?
Мое главное достижение — то, что я все еще пою. И моя главная мечта — продолжать петь. В последние два года у меня были проблемы со здоровьем. Я страшно уставал, на сцене "засыпал", забросил спорт. Да что там, я едва заставлял себя вставать по утрам. Я плохо слышал и с трудом дышал... Боялся, что карьере конец. Как оказалось, у меня был синусит. Летом мне удалили кисту из носовой пазухи, и я словно заново родился. Я могу снова петь — пою с удовольствием. Я так счастлив, что мне хочется спеть буквально все.
— То есть в Россию вы едете с новыми силами?
— Я очень жду встречи с русской публикой. И дочку Орнеллу сюда привезу, пусть посмотрит Петербург и Москву, пока я работаю. Надеюсь, что все пройдет хорошо. А то у меня недавно во время "Мадам Баттерфляй" болел зуб, и за кулисами коллеги шутили: мол, у меня должно хорошо получиться раскаяние Пинкертона в том, как он поступил с Баттерфляй. А я возражал: "У нас же не 'Паяцы', где искусство и жизнь переплетаются. И это разные вещи — больной зуб и совесть!"