Премьера кино
В отечественный прокат вышел фильм Эмира Кустурицы "Завет" (Zavet). МИХАИЛ Ъ-ТРОФИМЕНКОВ сначала решил, что ошибся залом и попал не на тот фильм, а потом догадался, почему распалась Югославия, а режиссер на открытии Московского кинофестиваля получил в подарок от Никиты Михалкова шубу.
Уютный дедок (Александр Барчек), загодя готовясь к смерти, отливал колокол и чинил церковную кровлю. Помочь никто не мог: в неперспективной деревне остались только корова Цветка, пышногрудая учительница из закрытой школы (Лилиана Благоевич), и внук Цане (Урош Милованович). Но внук ушел в город, чтобы продать корову, найти невесту и купить деду икону Николая-угодника, которую предстояло спасти от безбожников панков.
Несмотря на подробности отливки колокола и наливные яблоки, живописно покрывавшие поверхность водоема, это был явно не Андрей Тарковский: я точно помнил, что "Андрей Рублев" и "Иваново детство" — черно-белые фильмы. Скорее "Остров". Уверенность, что я ошибся дверью и смотрю фильм Павла Лунгина, окрепла, когда костистый поп, устав увещевать амбала, мешавшего пройти похоронной процессии, опрокинул его профессиональным хуком справа.
Но в эту идиллию ворвались гангстеры-дегенераты, ликующие, что в Сербии воцарилась демократия и можно построить на месте родного городка "башни-близнецы". "Фашисты!" — обрадовался дед и выкатил мортиру "времен очаковских". "Что, третья мировая началась?" — оживился кум в окладистой бороде, такие во вторую мировую носили четники, сербские партизаны-монархисты. "Да у нас еще вторая не закончилась",— дед запалил фитиль. Мортира не помогла, у церкви съехал купол, обнажив многоствольный гранатомет, решивший исход боя. Удивляло отсутствие Евгения Матвеева и Никиты Джигурды, но они могли затеряться в ликующей под непрерывное "ум-ца, ум-ца" толпе: в том, что на экране очередное "Любить по-русски", герои которого обновили колхозный артиллерийский парк, сомнений не оставалось.
Когда же по телевизору пошел репортаж о триумфе российских спортсменов и заиграл советский гимн, стало ясно, что это не фильм Евгения Матвеева — бери выше. Наверное, под псевдонимом "Кустурица" скрылся сам Никита Михалков, объяснившийся в любви к отцу. Дед замер по стойке "смирно" и разрыдался. На его месте было бы логичнее рыдать под югославский гимн, но ему виднее.
Одно лишь мешало прописать фильм по ведомству "возрождения российского кино" — отсутствие у героев российских сноровки и целомудрия. Что б они ни делали, не идут дела. Ладно бы все валилось из рук, но они сами постоянно проламывают телами крыши, влетают лбами в дорожные знаки, болтаются вниз головой в воздухе, запутавшись ногами в веревках от малярных ведер. Вопрос, почему развалилась Югославия, отпадал сам собой. Единственное, что удавалось им с первого раза,— кастрация. С оскопления быка фильм начинался, под конец Цане так же сноровисто кастрировал атамана гангстеров-космополитов.
Фирменное единство мира людей и животных в фильмах Кустурицы в "Завете" достигло абсолюта, но уж слишком абсолютного. Атаман (Мики Манойлович, неотличимый от Александра Панкратова-Черного) пользует индюшек и кошечек. Его подручный, удивительно похожий на Семена Фараду, больше всего боится, что его трахнет кабан: последний раз зрители видят его удирающим от похотливого хряка. Да и секс между Цане, которому больше двенадцати лет не дашь, и изысканной Ясной (Мария Петрониевич) не кажется столь непосредственным, как хотелось режиссеру. Так же как секс между бритоголовым карликом и шлюхой. Хорошо еще, что нет любовной сцены с участием лысого гиганта, брата карлика: этот добряк похож на "токсичного мстителя" из фильмов студии "Трома", отмытого от зеленой краски.
Как называются фильмы, где трахаются с индюками, кабанами и карликами, в небе парит в суперменском плаще циркач Бимбо, которым неудачно выстрелили из пушки, а гигант в коротких штанишках, поливая округу из пулемета, сетует, что миру не хватает доброты? Правильно, это называется трэшем. А если при этом герои лобызают иконы, превращают церкви в доты и плачут при звуках гимна, это называется православным трэшем. Кустурица слишком талантлив, чтобы не заподозрить пародию. Но он так талантливо топит несвойственную ему ранее идеологию в экранном бардаке и карнавале, что в его серьезности трудно усомниться. Возможно, новый жанр "православный трэш" — идеальное воплощение "неоварварского стиля", пионером которого Кустурицу называли после "Времени цыган".