премьера театр
Знаменитый берлинский театр "Шаубюне" показал "Трех сестер" — впервые на этой сцене после легендарного, в том числе и для России, спектакля Петера Штайна. Молодой режиссер Фальк Рихтер недвусмысленно дал понять, что эпоха "русского Чехова" давно закончилась. Рассказывает РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Сочетание названий "Три сестры" и "Шаубюне ам Ленинерплац" (так полностью называется знаменитый театр на улице Курфюрстендам) заставляет ностальгически вздыхать присяжных театралов — не только в Берлине, но и в Москве. В середине 80-х режиссер Петер Штайн, в то время руководивший "Шаубюне", поставил здесь чеховскую пьесу — и этим "Трем сестрам" суждено было стать одним из самых знаменитых спектаклей в истории немецкоязычного театра. Посредине города-острова Западного Берлина, этакого социального рая, окруженного со всех сторон бетонной стеной, Штайн создал еще один остров.
Бывший филолог-античник, он поставил спектакль, который многим казался последним парадом театрального натурализма — немецким приветом Станиславскому и всему русскому психологическому реализму. Историки театра, особенно в России, дотошно сравнивали архивные режиссерские экземпляры МХТ с живым спектаклем "Шаубюне". В Москве спектакль вообще произвел ошеломляющий эффект. Один из первых шедевров, навестивших Россию после падения Берлинской стены, он тогда одновременно восхитил и пристыдил русских: истинные права на наследство Станиславского оказались в руках иностранца, а не бессильных отечественных адептов "системы".
Это сейчас понятно, что и Петер Штайн вовсе не был наследником по прямой. А его "Три сестры" были не чем иным, как спектаклем-мечтой, воплощенной со всей мощью материальной культуры немецкого театра. Причем мечтой не только о "большом стиле", но и о некоей прекрасной чеховской России. Мечтой, которая, как теперь уже ясно, существовала ровно столько, сколько существовал Советский Союз. И "Три сестры" Штайна, созданные почти перед событиями конца 80-х, были словно концентрированным выражением этой мечты.
Обо всем этом думаешь, когда видишь зрителей спектакля, поставленного молодым режиссером и драматургом Фальком Рихтером,— "Шаубюне" впервые после легендарной постановки Штайна отважился поставить "Трех сестер". В зале довольно много благообразных немолодых театралов, тех, кто в их западноберлинской молодости, наверное, видел штайновских "Сестер". Но много и молодых, уже не делящихся на "осси" и "веси", тех, кто привык ходить в новый "Шаубюне", театр Томаса Остермайера, где любую классическую пьесу ставят так, как будто она написана сегодня, где любые "мечты" подвергают несентиментальной и деловитой ревизии.
Никакой мечты о России сегодня, разумеется, и быть не может. Сакраментальное "nach Moskau" со сцены звучит, кажется, один раз, да и то впроброс. Все остальные упоминания вожделенного для чеховских сестер города просто вычеркнуты. Не куда-то конкретно — и уж точно не в Москву — стремятся сбежать сегодняшние берлинские Прозоровы, а просто оттуда, где они живут. Вообще, в современном переводе Ульрике Цемме чеховский текст местами намеренно спрямлен, ужесточен. Чтобы было яснее, достаточно одного примера. "У Наташи романчик с Протопоповым",— обсуждают герои пьесы. "Наташа спит с Протопоповым" — так звучит эта фраза со сцены "Шаубюне".
Фальк Рихтер ставит "Три сестры" не о доме и не о семье, а о скучном современном обществе, где одни делают карьеру, хотя бы и против своего желания, а другие остаются неудачниками, хотя, наверное, больше всего на свете хотят успеха. Знаменитые чеховские разговоры о будущем здесь не более чем болтовня, которая нужна лишь для того, чтобы заполнить неловкую паузу. Тем более если говорит Вершинин (Клеменс Шик), довольно молодой мужчина модельной внешности в кожаной куртке и узких брюках. Он целеустремлен и амбициозен, и перевод из этого города означает для него просто выгодное предложение в каком-то другом городе. А вот Тузенбах (Себастиан Рудольф) — просто аутсайдер. Надо ли, кстати, уточнять, что никаких военных в спектакле господина Рихтера нет и в помине?
К счастью, сестры все-таки остались сестрами. Хотя и они оказались отчуждены друг от друга именно обстоятельствами успеха-неуспеха. Вдруг понимаешь: вот Ольга (Штефи Кюнерт) хоть и говорит, что устала, но все же стала начальницей гимназии. Пойдет и дальше, наверное. А Ирина (Юле Беве) превращается в истеричку именно оттого, что неуспешна во всех отношениях. Маша же (Бибиана Беглау) вообще словно обходит жизнь по краешку, только наблюдает и злится. Кажется, не о душевной гармонии и любви грезят все сестры, а об удаче.
Впрочем, Фальк Рихтер не забывает напомнить о том, что, в сущности, все тщетно. Скорее, однако, не сам господин Рихтер, а художница Катрин Хоффман, придумавшая для "Трех сестер" незабываемое сценическое оформление. Первые три акта герои живут в своего рода огромной раме, установленной перед зрителями, в громадной, но почти пустой комнате без задней стены, за которой открывается черное пространство с поблескивающими никелем спинок офисными стульями. Перед четвертым актом, во время антракта, "раму" разбирают — и финал пьесы актеры играют на полузеркальном полу, перед своими собственными тенями, отброшенными на задник. Выглядит не просто дизайнерски красиво, а безнадежно: двоящиеся-троящиеся герои оказываются будто висящими в магическом, холодном, невозможном пространстве без земли и неба. Когда-то, в "Трех сестрах" 80-х, здесь высились "настоящие" деревья, подмостки были присыпаны осенними листьями, а в глубине аллеи просвечивало "небо". Даже поверить трудно. Но в известном смысле Фальк Рихтер все-таки наследует Петеру Штайну — он своему времени не врет.