«Мне тут предъявлять претензий просто некому»

Недавно в России ввели новый праздник — День работника суда. Теперь он отмечается ежегодно 5 ноября. Появление памятной даты совпало с другим важным событием: десять лет назад на работу в Санкт-Петербургский горсуд пришла Дарья Лебедева. «Ъ Северо-Запад» пообщался с руководителем самой известной пресс-службы судов в стране — о ее книге для журналистов, о личных угрозах и о том, куда двигаться дальше судьям и прессе.

— В прошлую нашу беседу вы сказали, что обязательно напишете книгу о своем опыте работы в Горсуде. На какой стадии сейчас процесс?

— Сама книга практически закончена, но, как это обычно бывает, работы предстоит еще много. Во-первых, я долго пыталась понять, что в итоге хочу сказать? Сначала это был, условно, такой полет фантазии о своем опыте, но потом я решила, что важнее все-таки сделать книгу для журналистов, но не строгий учебник или методическое пособие, а что-то легко читаемое и воспринимаемое неподготовленным умом. Мне все-таки хочется, чтобы журналист открыл эту книгу и понял, какие ошибки нельзя совершать. Однако когда дело дошло до редактора, то тут возникла проблема. Я даже, кстати, посочувствовала в этом плане моим любимым журналистам, которые со мной работают. Оказывается, меня очень сложно переписывать, но в моей работе это плюс. И за это я благодарна судьям. Как-то одна судья Санкт-Петербургского городского суда сказала мне потрясающую вещь: приговор нужно писать так, будто ты плетешь косу. То есть один абзац написан — сделан вывод, а если его убрать, то второй абзац потеряет смысл. Проще говоря, одно должно вытекать из другого. И вот ты, соответственно, плетешь косичку. Если ты какой-то волосочек уберешь, то косичка рассыплется. И тогда я поняла, что свои посты нужно писать точно так же. Именно этим всегда и руководствовалась. А сейчас это привело к тому, что когда редактор советует что-то убрать, то весь остальной текст теряет смысл. И вот мы стараемся с этим как-то работать сейчас.

— А есть у вас сейчас понимание, когда книга выйдет?

— Это будет уже в следующем году.

— То есть в книге вы фокусируетесь именно на журналистах?

— Да, это будет полезно, прежде всего, журналистам. Я сразу говорю: уважаемые юристы, это история не для вас! Потому что те допущения, которые могут позволить себе журналисты, конечно, недопустимы для юристов. Но, тем не менее, в каком-то роде это все равно получится такой легкий учебник — с различными шутками-прибаутками, с которыми я встречалась за время своей работы. Чтобы довести до какого-то хорошего итога всю нашу совместную работу, хотелось бы, чтобы журналисты обладали хотя бы базовыми навыками и пониманием, например, что любой приговор — это решение, но не любое решение — это приговор.

— Я, кстати, не уверен, есть ли вообще на русском такого рода пособия.

— Совершенно верно, их нет. Я могу сказать про судебную систему: у нас есть люди, которые выпускают подобные пособия, но это все же научные издания. Читая их, журналист должен уже многое знать и, главное, понимать. То есть, приступая к чтению, журналист должен, к примеру, сначала открыть тот же Уголовный кодекс РФ и изучить его, плюс к этому прочитать еще несколько пленумов Верховного Суда, и многое другое. Понятность изложения информации в книге я проверяю, кстати, на детях — на 15-летних школьниках и на своих студентах, которые приходят ко мне после девятого класса. Ни в коем случае не хочу обидеть журналистов, но я постоянно сталкиваюсь в работе со множеством ошибок. Так вот, если детям понятно, то я оставляю, если нет — переделываю.

— Планируете оставить рабочее название — «Ляпай уверенно?» (хештег #ляпайуверенно используется в личном Telegram-канале Дарьи Лебедевой «Лебединое озеро», когда она рассказывает о некорректных формулировках, которые допускают журналисты.— «Ъ Северо-Запад»).

— Пока — да. Я к нему прикипела, оно классное. И уже пошло в народ. Знаете, был такой случай. Написала мне девочка-журналистка, и я понимаю, что она… ну, совсем далека от того, что происходит. Задала абсолютно глупый вопрос. Я сначала начала объяснять — вот, мол, так и так. А потом она мне честно говорит, что ничего не понимает — и даже не понимает, чего от нее хотят в редакции. И я думаю: ты моя зайка, Господи! И, значит, я потихонечку начала объяснять ей, на пальцах. Позвонила судье, говорю: «Тут человек напуган, помогите ей, пожалуйста». И все хорошо прошло в итоге. Потом она пишет: «Посмотрите мой текст, чтобы я ничего не перепутала, а то мне помощник судьи сказала, чтобы я внимательно все писала, иначе окажусь в "Лебедином озере"». (Смеется.) Я, конечно, посмотрела — и поняла, что она сделала максимум из того, что от нее зависело: все было написано очень чистенько и аккуратно.

— А как вы справляетесь с негативом, который направлен в ваш адрес?

— Понимаете, я должна защищать интересы судей. И периодически, когда отдельные лица переходят разумные грани, то я лично им отвечаю и считаю, что нужно до каждого конкретного человека взять и донести: уважаемый, вот вы сказали там, что судья такая-то растакая, поэтому давайте я вам объясню, как это все происходит на самом деле.

— Ну вы объясните одному, второму… Может быть, они поймут в итоге, но таких людей-то, надо полагать, сотни.

— Ну, значит, будем и им отвечать. Тем более что это ведь в публичной плоскости происходит. Знаете, если хотя бы пять человек после этого хоть что-то поймут, то я уже буду считать это победой. Конечно, я не могу собрать весь народ Российской Федерации и сказать: ребята, вот смотрите — судебная система хорошая, мы работаем по закону, если есть такая-то санкция, то наказание происходит в рамках этой санкции. Заниматься таким всеобщим образованием — это совершенно другой уровень. Такая работа должна начинаться со школы, чтобы менялось поколение и далее менялось отношение к судебной системе и, соответственно, появлялось понимание. И с этим мы работаем, и следующее поколение уже моих коллег продолжит над этим работать. Тогда, может быть, лет через 20–30 будет результат. Такой идеальный мир я себе построила.

— Хорошо, но это вы сейчас про нападки на судебную систему в вашем лице, но я про то, когда обижают лично вас…

— Честно скажу, очень переживаю каждый раз, когда читаю какие-то гадости в свой адрес. Очень сильно переживаю и ничего с этим сделать не смогу. Это, видимо, мои какие-то личные особенности. Я стараюсь просто это принять. Попадаются люди, которые думают, что я сама по себе такая вот мерзкая Даша Лебедева, неприятная особа, которая решила именно про какого-нибудь Петю Иванова написать специально, чтобы лично ему насолить, и переходят на личности, не понимая, что это моя работа — рассказывать о том, что происходит в судебной системе.

— Вы же используете в работе свой личный номер, но почему не сделать такой же личный, но только рабочий? У всех, кому надо, все равно будет ваш контакт.

— Да, это мой личный телефон. А вы думаете, что те, кто захочет прислать мне фотографию гроба с записочкой, не смогут меня найти? (Смеется.) Я вас умоляю! Меня, правда, тут недавно коллеги из правоохранительных органов хорошо успокоили. Говорят: «Даша, когда хотят убить, не предупреждают». Конечно, особо неприятных и настойчивых я просто блокирую. Они потом пишут жалобы, почему, мол, Дарья Лебедева не отвечает и не хочет общаться. Сейчас как раз у меня лежит одна такая жалоба. Наверное, отвечу: «Я вас больше не люблю, между нами все кончено».

— Вы предвосхитили мой следующий вопрос. Работа в медиа всю дорогу, к сожалению, идет рука об руку с выгоранием. Бывало ли такое, что от усталости вы задумывались: а может быть, это то самое выгорание?

— Да, конечно, бывает и такое, что я думаю: все, хватит, не могу больше, меня все это раздражает — объясняешь, объясняешь и все как об стенку горох. Или кто-то напишет какую-нибудь дичь, а ты читаешь все это и просто не понимаешь, откуда они это взяли-то? Но потом я ловлю себя, что выгорание — это все-таки когда тебе становится все равно. А если меня эти вопросы волнуют, значит, мне не все равно. Значит, я еще не все сделала, значит, мы будем продолжать. Тут нужно просто перезагрузиться — и вернуться с новым силами.

— Как вы перезагружаетесь?

— Я танцую. У меня очень хороший тренер. Я пришла на занятия два с половиной года назад и втянулась. Там совершается огромное количество движений. Это не только физическая нагрузка, но и полностью задействован мозг, чтобы скоординироваться, и ты ни о чем другом больше не думаешь. Ну и сон. Я спать люблю.

— Когда вы говорите про взаимодействие между судебной системой и СМИ, то как вы видите его будущее? Куда еще можно двигаться? Я не скажу за другие пресс-службы, но в нашей петербургской все возможные каналы коммуникации ведь открыты.

— Знаете, когда спрашиваю журналистов, что им еще нужно, то мне отвечают буквально: «Ничего не нужно, все есть». Просто, видимо, журналисты сравнивают с другими пресс-службами по объему предоставления информации и по всему остальному. И я понимаю, что мы, Петербург, в этом плане выигрываем. Но все же я перфекционист в работе и всегда вижу пути развития. Вот смотрите, за прошлый год в судебной системе Санкт-Петербурга было рассмотрено почти два миллиона дел, а мы рассказали максимум о семистах — то есть это даже меньше 1%. Но интересных дел очень много! Мы просто выбираем самое актуальное на текущий момент. Можно, к примеру, более подробнее рассказывать именно о самой структуре таких дел, давать те же научные, ознакомительные, познавательные материалы. Аналитические материалы, которые я делаю, очень хорошо расходятся в СМИ. Или когда даешь статистику интересную. Но такая работа идет, когда есть свободное время. Понимаете, за эти десять лет у меня случается и такое, что иногда находятся случаи, с которыми я ранее не сталкивалась. Хотя, казалось бы! И такого очень много. Просто нужно больше времени и необходимо увеличивать штат пресс-службы.

Моя мечта — чтобы к каждому процессу были фото и видео. Но дело в том, что в большей степени это будет зависеть от нас — от пресс-службы. Я просто не могу перекладывать все на своих коллег из районных судов и считаю это недопустимым, потому что они работают сейчас на максимуме своих возможностей.

Я считаю, что это просто ненормально, когда ты в выходной день вечером пишешь в некоторые суды, зная, что там обязательно кто-то в этот момент работает, и тебе, конечно, все подскажут, помогут. Но это, повторюсь, ненормально, поэтому я не могу позволить себе сказать им: давайте-ка мне по всем интересным делам фото и видео. Задача суда, я не устану повторять, в первую очередь — вынести законное обоснованное решение. А все остальное… Ну, что поделаешь — я сама это придумала и сама это реализовала. Мне тут предъявлять претензий просто некому. Сама приучила журналистов к тому, что мне можно в любое время написать и что-то уточнить. Теперь это мои проблемы.

— Судьи, я так понимаю, во многом с вашей подачи, уже свыклись с таким количеством журналистов на слушаниях?

— Судьи уже привыкли ко всему. Некоторые даже, бывает, спрашивают: а где журналисты-то? Чего никто к нам не ходит? Сейчас чаще участники меньше к этому готовы. Иногда мне пишут, мол, вот у нас на процессе кто-то был из представителей прессы, а вы можете сделать так, чтобы они у нас тут больше не сидели. Я, конечно, отвечаю, что оснований закрыть процесс в их случае просто нет. Понимаете, наши судьи в такой нагрузке, что им уже просто не до этого всего. Как прекрасно сказала мне одна судья про присутствующих в зале слушателей: не бьются головой о стену, и это главное, а так — да пусть сидят и слушают.

— В этом смысле интересен именно ваш приход в Горсуд тогда, 10 лет назад, каким он был? Вы осторожно двигались или изначально было твердое понимание, что надо делать и куда идти?

— За 10 лет я дала приличное количество интервью, и я всегда боялась, что когда-нибудь мне зададут этот вопрос. Объясню почему. Однажды прочитала у одного психолога статью по росту личности и всего остального, где он пишет о том, что если вы достигли каких-то успехов в чем-то, то никогда не отвечайте на вопрос, как вы к этому пришли, и отвечайте, мол, что вы четко знали план действий, что нужно делать… А я не знала. Не знала ничего от слова совсем. Я не люблю врать, и, надеюсь, журналисты знают, что я всегда максимально честна: все, что я могу рассказать,— рассказываю, а если не могу, то говорю, почему не могу. Так вот, я прекрасно помню свой первый рабочий день: в девять утра я пришла в отдел кадров, а уже в девять тридцать села на рабочее место в свой кабинет — и в девять сорок пять мне позвонил корреспондент «Фонтанки» и начал, отмечу, очень вежливо орать на меня в трубку, что он пришел в районный суд на меру, у него взяли паспорт, со всех сторон отксерили, но по итогу не пустили на процесс, потому что мера слушалась в закрытом режиме. А я-то в городском суде работаю, тогда объединенной пресс-службы не было, и я не знала, что мне делать с районным судом, я и телефона их не знала, даже не знала толком, где он находится — я ведь до этого в Пушкинском райсуде работала, а потом ушла в декрет, а из него вышла такая больно деятельная. И я понимаю, что суд не прав и что мера слушается в открытом режиме. Но что мне делать? Потом мне корреспондент «Коммерсанта» звонит, похожая ситуация: не пускают. Опять сижу и думаю, что же мне сейчас делать? Куда бежать? Или просто плакать начинать уже? Это все происходит, когда нет еще и десяти утра! Я ничего тогда не смогла сделать, но запомнила навсегда то самое ощущение — ты как будто стоишь на выжженном поле…

Тогда я ничего лучше не нашла, как пойти пожаловаться руководителю — Валентине Николаевне Епифановой (15 лет возглавляла Петербургский городской суд.— «Ъ Северо-Запад»). И она мне сказала потрясающую фразу: «Теперь это твоя проблема». И я пошла ее решать. В решении, конечно, очень помог тогда заместитель председателя, а сейчас председатель суда Алексей Вадимович Лаков. Помог знаниями, направлениями и очень тонким умением направить мою бурную натуру в нужное русло.

Пошла знакомиться с судьями, пошла к помощнику Валентины Николаевны, который сейчас уже судья Санкт-Петербургского городского суда, и сказала: введите меня в составы. Многие девочки, которые тогда работали помощниками, сейчас уже судьи. Я бесконечно им благодарна! Никто мне ни разу в помощи не отказал. Я ходила и разбирала, почему пришли журналисты и почему их не пустили. Так и говорила: объясните мне, пожалуйста, а что случилось? А что нужно сделать, чтобы вы их пустили? А как мне нужно работать? А вам будет спокойнее, если я лично приду и помогу, скажу журналистам, когда можно заходить, когда нельзя? И многим журналистам я тоже благодарна, которые увидели, как изменилась политика. Ведь проблема была в том, что равняться было не на что — по той простой причине, что все, что делают другие госорганы, нам не подходит. Поэтому приходилось с нуля создавать какую-то совершенно новую историю. Знаете, когда нет пути, по которому изначально нужно идти, то у тебя получается свой путь. Я всегда думала так: неважно, насколько высоко ты летаешь, главное, чтобы полет был красивым.

— Но все же сегодня случается иногда и такое, что прессу по какой-то непонятной причине не пускают на заседания.

— Случается и такое, да. Но в подавляющем большинстве это вопрос не к судьям, а к аппарату. Как правило, это происходит потому, что только пришедший на работу секретарь или помощник просто еще не знает, как все устроено, а поскольку у нас, к сожалению, очень большая текучка кадров, то не всегда успеваешь со всеми прорабатывать эти вопросы.

— То есть такие случаи сейчас — это, скорее, из разряда банального недоразумения?

— Совершенно верно. Если такое случается, то потом мы прорабатываем этот вопрос с помощником или секретарем. Мы говорим, если что-то непонятно, то давайте мы, пресс-служба, будем приезжать и показывать, как это все делается.

— Как так вышло, что ваша команда полностью женская? Так вышло? Или вам самой легче работать с девочками?

— Просто так случилось. Я выбираю себе коллег из тех, кто уже работал в судах, а в аппарате в основном работают девочки. В общем-то это понятно: мальчики, если остаются в судебной системе, то четко идут в дальнейшем в судьи. По-другому мужчине сидеть за такую зарплату смысла нет никакого. А мне нужны люди, которые не собираются в судьи, но работавшие в аппарате и знающие закон. Тогда я беру такого человека, обучаю его, вкладываю в него силы, энергию. У нас все не ради денег — у нас по любви. Я говорю абсолютно серьезно. Из тех, кто может позволить себе работать по любви, как правило, получаются самые классные сотрудники аппарата суда.

— У вас когда-нибудь политические амбиции возникали?

— Если только наш ЦУР возглавить. (Смеется.) Хотя это не совсем политика. В целом — нет, не мое по ощущению. Я еще не все сделала в судебной системе, чтобы идти в исполнительную власть.

— А если в законодательную? Давайте просто пофантазируем. Если бы вы оказались в Госдуме, то что в первую очередь было бы в фокусе вашего внимания? Какой комитет или управление? Правовое?

— Нет-нет. Там без меня разберутся. Вот просвещение мне бы подошло. Больно меня образование волнует. Я бы занялась школами. Постаралась бы сделать так, чтобы учителей и детей перестали мучить.

— Вы часто говорите «мои любимые журналисты» — вы действительно журналистов любите?

— Правда люблю. Если бы я вас не любила, то не работала бы 24 на 7, не была бы постоянно на связи и не пыталась внушить вам основы юридической науки.

— Мне просто было нужно, чтобы вы это сказали.

Андрей Кучеров