Премьера опера
В Москве проходят гастроли Латвийской национальной оперы. В этот раз на новую сцену Большого театра из Риги прибыли два оперных спектакля — совсем свежая "Кармен" Жоржа Бизе и "Леди Макбет Мценского уезда" Дмитрия Шостаковича. Обе оперы поставлены директором ЛНО Андрейсом Жагарсом. На представлении "Леди Макбет Мценского уезда", скандализовавшем московскую аудиторию, побывал СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Надо сказать сразу: музыкально эта "Леди Макбет" реализована очень хорошо — на таком уровне, до которого дотянет мало какая постановка оперы, идущая в отечественных театрах. Оркестр Латвийской национальной оперы под управлением ее главного дирижера Гинтараса Ринкявичюса играл вполне по-европейски качественно, но на экспрессивности не экономил: получилось прочтение резкое, ударное, клокочущее, но притом подробное и какое-то безжалостное в своей объективности. Уровень привезенного в Москву состава солистов и работа хора также оказались бесспорно сильными — словом, звучать так адекватно, напряженно и отчетливо опере Шостаковича приходится редко.
Публика, однако, чуть не довела дело до скандала. Свистов и тому подобного не было, хлопали разве что довольно сдержанно, а вот уходили со спектакля с недовольным ворчанием не только в антрактах, но и прямо посреди действия. Более всего, по-видимому, возмущались постельной сценой в третьей картине, что и страннее всего. Тут-то претензии могут быть не столько к режиссеру, сколько к композитору, в музыке этой сцены все полагающееся изобразившему с такой кричащей очевидностью, что обходить ее довольно странно. Секса в рижской постановке действительно полно — но во всяком случае, не больше, чем предполагают либретто и партитура, и новым впечатлением выглядит не он, а контекст, в который тут помещены страсти купеческой жены Катерины Львовны Измайловой.
Действительность оперы — узнаваемо российская, причем глухо-провинциальная. Слово "глухо" вообще так и просится на язык при довольно беспросветном зрелище служащего общим фоном бетонного фасада безобразной многоэтажной халабуды. Там живут измайловские работники — неизменно опустившиеся, невзирая на возраст, забулдыги обоего пола (и костюмы, и сценография придуманы Иевой Юрьяне). Само купеческое семейство обитает в стоящем на переднем плане деревянном домике дачного вида, где все тоже честь честью: на террасе стоит тахта, застланная дивным покрывалом с лебедями, и старый замурзанный кухонный шкаф, над которым висит клейкая лента от мух. В комнате, как выясняется в дальнейшем, висит, естественно, "богатый" настенный коврик с лесным пейзажем. И так далее — вся тягостная бытовая "лепота" трудолюбиво воссоздана вплоть до деталей, до тележек с рухлядью, которые катают предводительствуемые Задрипанным мужичонкой (Андрис Лапиньш) местные бомжи, до мусорного контейнера, куда Сергей (Александр Антоненко) прячет труп мужа Катерины Зиновия Борисовича (Олег Орлов). В дальнейшем фигурируют еще не менее реалистичные провинциальные менты, несытые и злые (полицейские заменены ими не только фактически, но и в слегка отредактированном тексте либретто), а также премерзкий угар многолюдной, но дешевой свадьбы. Только в последней, каторжной картине удушливое правдоподобие уступает место решению более условному и разреженному.
Этот ворох нелепых, чаще пакостных подробностей в целом, что существенно, вызывает не гадливость и раздражение, а просто давит, тупо и настойчиво, до тех пор, пока от бутафорской колхозной вакханалии не начинает веять реальной и иррациональной жутью. Преступление, злодейство, похоть именно посреди "бытовухи" начинают казаться особенно брутальными и корежащими. Это сказывается и в трансформации Катерины (роскошная работа Айры Руране, располагающей не только огромным и крепким голосом, но и неплохими актерскими данными). Поначалу в ее причитаниях и томлениях все-таки есть что-то наивно-девчачье, но вот когда она, порешив свекра, обещает Сергею сделать его своим мужем, от ее интонации по спине пробегает редкий для оперного спектакля холодок. В общем, трудно увидеть тут противоречие духу произведения, тем более что и остальные герои — как бы ни провокационно выглядело их поведение — обрисованы вполне привычно. Зиновий Борисович — глуповатый тюфяк, его отец Борис Тимофеевич (красиво и сочно, хоть и недостаточно полнозвучно спетый Самсоном Изюмовым) — тупой бессердечный сыч, который не перестает быть таковым, если превратить его из потомственного купца в бывшего военного.
Это на самом деле не столько даже "эпатирующий" спектакль. Он тяготит и изматывает более глубоким образом, что при менее замечательном музыкальном качестве могло бы, наверное, вызывать и протест. Впрочем, упоительной сладости нам никогда не обещали ни Лесков, ни Шостакович, потрудившийся придать своей опере как раз такой запас прочности, чтобы с честью выдержать самые разнообразные постановочные решения.