выставка эскизы
В московской галерее "Наши художники" открылась выставка "Мстислав Добужинский. От Литвы до Америки". Большая часть театральных эскизов, рисунков и картин в экспозиции происходит из частных собраний, обогатившихся после недавних парижских аукционов, когда после смерти сына художника, Ростислава Добужинского, распродавалось наследство его отца. Полсотни работ привезено и из двух литовских музеев — Музея театра, музыки и кино Литвы и Национального музея изобразительных искусств имени Чюрлениса. Таким образом, это первая большая выставка "эмигрантского" Добужинского в Москве. "Не нашего" художника сразу узнала АННА Ъ-ТОЛСТОВА.
В России Мстиславу Добужинскому (1875-1957) не везет: как писатель он у нас известен едва ли не лучше, чем как художник. Во всяком случае, его воспоминания и переписка давно изданы, и по ним можно судить, что и в 1940-х годах он жил полной жизнью и был завален работой. А вот художник Добужинский как уехал на историческую родину отца, в Литву, в 1924-м, так словно бы и умер: в музеях и учебниках остался скромный мирискусник, автор острых антиправительственных карикатур и гротесков времен революции 1905 года, иллюстраций к "Белым ночам" и петербургских пейзажей. Правда, эти пейзажи — с поэзией хмурых брандмауэров, дворов-колодцев, водосточных и печных труб, трущоб, заводских окраин — превосходят все, что создал "Мир искусства" по части петербургского мифа: Добужинский в них ухватил самую суть города, которая не изменилась по сию пору.
Выставка в "Наших художниках", во-первых, вводит в оборот поздние вещи из семейной коллекции Добужинских, распродававшейся на двух аукционах 2005 года в Париже, и наконец-то объединяет литовский и американский периоды. Во-вторых, Добужинский показан как художник театра par excellence, а эта сторона его творчества нам известна хуже всего. И в-третьих, здесь разрушаются многие стереотипы преимущественно российского происхождения, которые в общих чертах таковы: в эмиграции Добужинский ничего путного не сделал, потому что, с одной стороны, занимался театром и театр стал его проклятием, а с другой — был оторван от Петербурга и вдали от него творить не получалось.
В "Наших художниках" показаны в основном театральные эскизы, разбавленные нетеатральными рисунками и картинами, которые в этом контексте тоже начинают казаться работами для сцены. Этюд в багровых тонах "Амстердам. Мост" (1928) смотрится декорацией к какой-то символистской постановке. Интерьеры "Комната Комиссаржевского" (1948) или "Наша комната. Лондон" (1955) выглядят в отсутствие хозяев их инсценированными портретами, той обстановкой, которая поможет актеру войти в роль. Что уж и говорить об экспрессионистской по цвету живописи 1920-х, о "Фокуснике" и "Деревянных куклах". Все у Добужинского превращается в тотальный спектакль, вполне в соответствии с идеями друга его юности, проповедника "театрализации жизни" Николая Евреинова.
Здесь убеждаешься, что театр был для Добужинского не проклятием, а спасением, причем в буквальном смысле. В качестве главного художника Каунасского гостеатра, то и дело разъезжавшего с заграничными гастролями, Добужинский перед самой войной оказался в Англии, там получил заказ на оформление нью-йоркской постановки Михаила Чехова по "Бесам" Достоевского (на выставке полтора десятка эскизов к спектаклю), выехал в США и уже не смог вернуться. Что спасло его самого и его семью от вполне вероятных неприятностей, останься он в Литве.
Театр давал Добужинскому выход в мировое пространство из культурной изоляции, в какую обычно попадают эмигранты. Вряд ли стоит соболезновать человеку, на счету которого около 200 постановок в театрах 20 стран, в том числе "Гамлет" и "Ревизор" Михаила Чехова в Каунасе, "Мадемуазель Анго" Леонида Мясина и "Любовь к трем апельсинам" Федора Комиссаржевского в "Метрополитен" и даже "Королева Анна Английская", сделанная для самого успешного бродвейского продюсера середины века Гилберта Миллера (все это есть на выставке). И именно в эмиграции, освободившись от диктата Станиславского, которым так тяготился в МХТ, Добужинский фактически стал соавтором режиссера: это видно по эскизам к чеховской постановке "Бесов", где он рисует не задники, а мизансцены, не костюмы, а характеры в развитии. Добужинскому, как какой-нибудь примадонне, устраивали овации: в 1925-м в Каунасе на "Пиковой даме" театр, набитый эмигрантами, взревел при виде арки над Зимней канавкой — спектакль остановили и автор декораций выходил на сцену раскланиваться.
А что касается Петербурга, он никуда не делся, Добужинский просто вывез его с собой. В начале 1940-х в Нью-Йорке он рисовал блокаду Ленинграда, говорят, весьма убедительно, но этой серии на выставке нет. Зато есть "Церковь в Бостоне" (1940) — вылитый Исаакий, акварельная "Ночь на Темзе" (1935) — чистая Нева в белую ночь, переулки Клайпеды и Каунаса, крыши Лондона, Парижа и Нью-Йорка — все это раскольниковские трущобы Петербурга. Даже зарисовки поместий американской знати в Ньюпорте в Род-Айленде кажутся загородными петербургскими резиденциями, увиденными "Миром искусства" сквозь призму Версаля. Советская критика Добужинскому очень сочувствовала: попал, мол, из столичного Петербурга в захолустный Каунас (бывший тогда, кстати, столицей Литвы). Но ведь и хваленый Петербург у Добужинского, детство которого прошло в разъездах с отцом, артиллерийским офицером, по российской глубинке, это какой-то глубоко провинциальный мегаполис, обнаруживающий много общего и с Вильно, и с Нью-Йорком. Видимо, Мстислав Добужинский первым догадался, что весь мир — это не только театр, но и одно глобальное захолустье.