Накануне премьеры "Бориса Годунова" с сооснователем фестиваля Earlymusic и продюсером постановки побеседовала Софья Дымова
Как родилась идея этой постановки?
Фестиваль Boston Baroque предложил нам копродукцию: они делают, мы привозим в Россию. Но потом получилось, что мы все делаем сами. У них был нарочитый русский китч, bojare и schapki. А у нас — примерно так, как могло бы быть при Маттезоне: все европейское с минимумом национальных деталей.
Зачем надо было вытаскивать эту оперу? Только потому, что она — первая на русский сюжет?
Либретто и музыка местами настолько не сходятся, что за этим явно проглядывает драматург Маттезон. Я постарался прочесть эту оперу на трех уровнях: либретто, музыка, скрытая драматургия. Которая вышла настолько явной, что Маттезон сам отказался от мысли поставить свою оперу. А ведь какой лакомый был сюжет. К тому времени Америка и Индия уже были показаны в европейской опере, а Россия еще нет.
А что это по жанру?
В одной опере Маттезон соединил три — историческую, комическую и фантастическую, причем за последнюю как раз и отвечает русский колорит.
Налицо политическая актуальность и в то же время политкорректность...
Опера была для проблем более глубоких, чем политические. Здесь речь о том, что есть власть и что есть любовь. Три баса представляют три аспекта власти: имеющий ее Теодор (царь Федор Иоаннович), обретающий ее Борис и не получивший ее Федра (Федор Романов). Власть уравновешивается любовью в образах трех сопрано: небесная — Ирина, земная — Аксинья и только обретаемая, любовь как начало — Ольга. И между ними тенор, датский принц Айзенах, который пытается соблазнить сразу двух героинь, но который разоблачен и с позором изгоняется из оперы. То есть стирается с политической карты Европы. А Борис и Ирина, то есть любовь и власть, соединяются.
Режиссером-постановщиком выступил хореограф Клаус Абромейт. Как это повлияло на сценический результат?
Клаус постарался, чтобы действие развивалось стремительно. Маттезону неинтересно двигаться только в одном направлении, и сюжет все время ответвляется в параллельные истории. Мы в итоге не пошли за ним. Зато Клаус проявил себя как невероятный мастер в том, как он любые движения превращает в язык, складывает в предложения. Это утраченное искусство, а Клаус его возрождает. Наша постановка суперактуальна в европейском барочном контексте. Мы свое отставание от Европы превратили в опережение. Не было денег на декорации, и ими стали танцоры. Завитушки исчезли, осталось чистое пространство танца. Что есть музыкальное время? Это то, что рождается из звуков. А пространство рождается из движения, и это обеспечивают танцоры. До сих пор никто такого не делал.
Как эта постановка вписывается в идеологию "Earlymusic-фестиваля"?
Из десяти солистов шестеро — потрясающие европейские и американские певцы, знающие и любящие барокко. А четверо — русские, которые никогда с барочным пением не сталкивались. И вы не сможете отличить одних от других. А танцоры вообще все наши. Большинство из них и не слыхивали, что такое барочный балет. Клаус их научил, и теперь у нас есть настоящая балетная труппа. Удача оперы не только в художественном успехе, но и в том, что она оказалась прекрасным образовательным проектом.
Как бы вы оценили качество музыки?
Маттезон — это, конечно, не Гендель. В том же смысле, в каком Леблон — это не Растрелли. Все-таки более раннее время, исторически менее зрелый язык. Но по качеству музыки Маттезон ничем не уступает. Там есть все, за что мы любим лучшие барочные оперы.