Выставка живопись
В четверг в Русском музее открылась выставка "Зинаида Серебрякова. Обнаженные". Название шире экспозиции, где работы из петербургских музеев лишь обрамляют гвоздь выставки: панно (1936-1937) для виллы "Мануар дю Реле", принадлежавшей покровителю художницы бельгийскому барону де Броуэру. Считавшиеся утраченными работы вернула в Россию галерея "Триумф", для которой экспозиция в Русском музее — хорошая реклама. Комментирует МИХАИЛ Ъ-ТРОФИМЕНКОВ.
Казалось бы, Зинаиду Серебрякову (1884-1967) давным-давно должны были сделать своей иконой идеологи феминизма. К этому предрасполагают и биографические обстоятельства: в 1917 году она вроде бы чуть не стала первой в России женщиной-академиком. И то, что женское тело, самоосознанное, любующееся самим собой и не нуждающееся в мужском взгляде, ее главная тема.
С тем же успехом ее могли бы поднять на щит апологеты неоклассицизма. В России бушуют "амазонки авангарда", а девушка из хорошей семьи (отец — скульптор Евгений Лансере, мать — урожденная Бенуа) сидит себе в родительском имении Нескучное и пишет свои "Бани". Заполняет холсты женскими телами, лепка которых учитывает новейший европейский опыт (не зря же в 1905-1906 годах она училась в Париже), но исключает любую ломку формы. Это вам не "Авиньонские девицы" Пабло Пикассо: руками не трогать.
Но Серебрякова ни на один идеологический "щит" не умещается. Что феминизм, что неоклассицизм предполагают борьбу. А ей не нужно было, как Андре Дерену или Пикассо, прошедшим через неоклассицизм, отвергать искусы авангарда: она просто никогда не испытывала их. Не нужно было и утверждать агрессивную женственность. Ее живопись "улыбчива", светла, камерна. Ее гармоничность не нарушили ни смерть от сыпняка мужа-путейца (1919), ни эмиграция (1924), где художнице и женщине приходилось несладко.
Именно в силу специфики ее таланта бельгийские панно, несмотря на свою холодность, драматичны. Драма в том, что камерный художник вышел в неорганичное для него монументальное пространство. Это был не первый ее опыт такого рода: но эскизы росписи Казанского вокзала (1916) остались эскизами. А тут было некуда деться. Панно — это и выгодный заказ (хотя художница считала, что де Броуэр ее надул), и плата за щедрость барона, оплатившего путешествия в Марокко (1928-1929, 1932), где она с чувственным восторгом писала обнаженных арабок.
Де Броуэр получил баронский титул за хозяйственные заслуги. Претендовал на изящество, но его фантазия была засушена юридическим образованием, ограничена провинциальной буржуазностью. Символику фигур на вертикальных панно Серебрякова объясняла почти иронично: "Правосудие с весами (так как он юрист), Флора (так как у него цветоводство), Искусство (так как он любит искусство), Свет (так как он директор электро- и газовых заводов". На горизонтальных панно женщины символизируют страны, где барон или его предки имели интересы: Фландрию, Марокко, Индию и Патагонию.
Можно смело предположить, что юриспруденция вдохновляла художницу не более, чем переработка газа. Ее обнаженным холодно и неуютно в этом вымученном пространстве. Им хочется "домой": в баню, в будуар, на берег курского озера, на мятые простыни, в магрибскую курильню. Умевшая запечатлеть а-ля Эдгар Дега мгновенный, спонтанный, неудобный для позирования жест, изгиб женского тела, Серебрякова велела здесь своим обнаженным замереть в несвойственных для них патетических позах. В районе Монса, где находится "Мануар дю Реле", в 1944-1945 годах шли ожесточенные бои. Серебрякова полагала, что дом и панно погибли, да так за послевоенную четверть века не проверила, так ли это. Может быть, она не слишком переживала исчезновение этих пусть мастерских, но явно нелюбимых произведений.