Давид при Голиафах
Лувр отмечает 200-летие со дня смерти Жака-Луи Давида юбилейной выставкой
Бывают странные сближенья: в Лувре, откуда только что украли наполеоновские драгоценности, открылась большая выставка наполеоновского придворного живописца — великого французского художника Жака-Луи Давида. Сотня работ собрана в Лувре из музеев Франции, Европы и Америки. Календарный повод — 200-летие со дня смерти. Но одна из тем выставки — как быть государственным, политическим, ангажированным художником — звучит весьма современно. Рассказывает корреспондент “Ъ” во Франции Алексей Тарханов.
Именно Давид, некогда друг Робеспьера и Марата, создал официальную имперскую иконографию Наполеона Бонапарта
Фото: Алексей Тарханов, Коммерсантъ
Именно Давид, некогда друг Робеспьера и Марата, создал официальную имперскую иконографию Наполеона Бонапарта
Фото: Алексей Тарханов, Коммерсантъ
«Мастер, которого считают отцом французской школы, превратился в некий неприступный памятник,— говорит нам куратор экспозиции Себастьен Аллар.— Он жил при шести политических режимах и воплощает собой еще и художественный переход от академических традиций Старого порядка к Революции, от Революции к Империи, от Империи к Реставрации». И в самом деле, Жак-Луи Давид (1748–1825) сделал все, чтобы главным французским художником, во-первых, стать, а во-вторых — быть им официально назначенным.
«Главным» воспринимали его начиная с заката королевства Людовика XVI, затем в бурные времена Робеспьера, в империи Наполеона и даже во времена Реставрации, когда вернувшиеся Бурбоны сочли его слишком преступным и в то же время слишком влиятельным, чтобы оставаться во Франции. Когда двести лет назад он умер в изгнании в Брюсселе, отказавшись от оскорбительных амнистий и помилований, даже тело его не разрешили возвратить на родину. Лишь сердце, в конце концов захороненное на Пер-Лашез, увидело Париж.
В конце жизни «правительственный художник» (официальная должность при Наполеоне) оказался невозвращенцем, экстремистом и террористом — которым он, впрочем, и вправду побывал во время террора.
Будучи личным другом Робеспьера и Марата, важным функционером политинквизиции, ведя допросы и подписывая своим красивым почерком (в первом зале лежит под стеклом его подписная визитная карточка) смертные ордера, он среди прочих голосовал за казнь Людовика XVI, став для его потомков цареубийцей.
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
За свою жизнь он не раз поднимался так высоко, как только может подняться художник, даже выше, и не раз низко падал. Будучи опасно близким к начальникам, он потерял заказы двора после свержения короля, чудом не пошел из тюрьмы на гильотину в числе сторонников свергнутого Робеспьера, был вынужден спасать свои бонапартистские картины в Швейцарии и Бельгии после того, как Наполеона отправили умирать подальше от Парижа. Каноническая «Смерть Марата» (1793) хранится в Брюсселе, а Лувр владеет лишь одним из вариантов, созданных в его мастерской. Три «Марата» на нынешней выставке — своеобразный квиз: найди первого.
Писаных мучеников нужно было много, чтобы по всей Республике отдавали дань «другу народа». Работы Давида распространялись в копиях и гравюрах — он поставил это почти на поток. Гравюры с эскизом «Клятвы в зале для игры в мяч» (1790–1794) должны были не только показать согражданам решающий момент революции, но и собрать художнику средства на завершение картины (спойлер: не собрали). Огромная «Коронация Наполеона» (1805–1808) стала образцом светского репортажа с точным изображением всех присутствующих (Давид, разумеется, поместил там и себя) и даже с участием отсутствующих. Свежекоронованный император попросил поместить на полотно свою мать Летицию, до Парижа не добравшуюся,— разве мог «правительственный художник» отказать своему покровителю?
Изображения Наполеона в виде молодого красавца стали официальными портретами империи, особенно классический «Бонапарт на перевале Сен-Бернар» (1801), с восторгом принятый во Франции, хотя и заказанный художнику испанским королевским двором. Примирение с властью Давид отметил не только этими портретами, но и своими «Сабинянками» (1799). Там женщины останавливали братоубийственную битву римлян и сабинян, здесь — первый консул, метящий в императоры, мирил аристократов с головорезами.
В связи с постоянными изменениями в трактовке истории и колебаниями вместе с линией партии «Клятва в зале для игры в мяч» так и осталась незаконченной. Давид писал это сверхполотно четыре года и так и не смог справиться — не с живописью, а с политикой.
Один из самых запоминающихся экспонатов выставки в Лувре — картон для картины с несколькими выписанными головами и обнаженными фигурами разных членов собрания, набросанными прозрачными линиями. Художнику даже пришлось однажды объясняться в специальном трактате, почему славных сынов родины он пишет без штанов.
Уже на этом холсте ясно, что герои третьего сословия не были ни Горациями, ни Аполлонами, а сплошь толстозадыми сатирами и фавнами. Своих моделей Давид не приукрашивал: ни тогда, когда речь шла о дорогих заказных портретах, ни даже когда он писал свою жену, одну на всю жизнь. То ли дело изображения властей предержащих, которых он по службе обязан был превращать в богов и героев.
Мало того что денег на главную картину революции так и не собрали. Многие люди, присутствовавшие в тот день в версальском спортзале, оказались врагами народа. Иные по этому поводу даже лишились голов, выписывание каковых, таким образом, лишилось всякого смысла. Отличный пример того, как тонкий художественный расчет опаздывает за реальной грубой политикой. Все-таки стать правительственным художником — верный путь расстаться с сердцем.