Фестиваль/ старинная музыка
Продолжается московская часть фестиваля Earlymusic, который на своей родине в Петербурге в этом году отмечает десятилетие. Между тем этот фестиваль может быть последним. С его директором, живущим в России британским подданным МАРКОМ ДЕ МОНИ, встретилась ЕКАТЕРИНА Ъ-БИРЮКОВА.
— Правда ли, что вы бросаете Петербург и фестиваль Earlymusic и уходите работать в банк?
— Я не бросаю Петербург, потому что его невозможно бросить. Я на самом деле давно уже живу между двумя городами, но раньше Петербург был основным местом, сейчас таким местом станет Москва. Фестиваль я тоже не бросаю. Я бы так сказал — ухожу от оперативного повседневного управления. Мой уход не спонтанный, решение это продуманное, я к нему подготавливал команду с прошлого года. Просто я так долго занимался фандрайзингом, что у меня появилось желание самому перейти на ту сторону баррикад.
— То есть поиск денег был одной из главных ваших функций?
— В том числе. И это то, в чем я в определенной степени могу помочь фестивалю и в дальнейшем.
— Формально вы остаетесь просто другом фестиваля?
— Формально я, возможно, войду в его правление.
— На кого фестиваль остается?
— Он всегда держался на двух китах — на мне и на скрипаче Андрее Решетине, который, безусловно, намерен развивать фестиваль дальше. Конкретной кандидатуры на должность директора пока нет. Если говорить о финансовой стороне, то те схемы, с помощью которых мы развивались все это время, оказались, скажем так, долгосрочно несостоятельны. Из года в год кто-то из коммерческих партнеров приходит, кто-то уходит. Деньги не работают — они только тратятся. И это требует невероятных усилий в деле фандрайзинга.
— В чем же выход?
— Нужно найти новую финансовую схему, чтобы дальнейшее развитие было возможным. Необходимо все-таки больше поддержки государства, города Петербурга, Министерства культуры и Федерального агентства. Это, безусловно, одно из слабых мест моего управления фестивалем. Мне не удалось навести мосты с властью, найти с нею общий язык. А для кого-то это может быть элементарно. И, рассматривая возможных преемников, это то, что я принимаю во внимание. Следующий должен быть в состоянии этот контакт установить.
— Вы не думаете, что фестиваль, который уже стал наравне с гергиевскими "Звездами белых ночей" частью музыкального имиджа Петербурга, попросту закончит свое существование?
— Фестиваль — это огромный капитал, опыты, контакты, ноу-хау, узнаваемый брэнд, у него есть потенциал, спрос не падает, публика обновляется. В этом году из-за финансовых проблем мы проводим фестиваль в Петербурге без какой-либо наружной рекламы, а залы переполнены. Я знаю, что у Решетина есть новые идеи насчет художественного содержания — посвятить какой-нибудь фестиваль world music, например, старинной музыке Ирана, Японии. Но на данном этапе, если честно, больше вопросов, чем ответов. Возможности развития будут зависеть от итогов этого года — года Десятого фестиваля, года нашей постановки "Бориса Годунова". Мы надеемся, что может открыться второе дыхание.
— Чем для вас дорог именно этот "Борис Годунов"?
— Опера написана в 1710 году немцем Иоганном Маттезоном. Он тогда был руководителем гамбургского театра и уже очень успешным фавористым композитором. К нему в 17 лет устроился Гендель работать, играл на скрипке. Музыка Маттезона, кстати, немного напоминает Генделя — она более нежная и не менее красивая. По совместительству Маттезон работал секретарем британского посла в Гамбурге и был в курсе всех политических дел. И, судя по всему, его опера является некоторой реакцией на победу Петра под Полтавой, которая сильно изменила все соотношение власти в этом регионе.
— То есть появилась русская угроза?
— Если до Полтавы Гамбург от датчан защищала сильная Швеция, то после Швеция оказалась под каблуком Петра. В опере есть шведский принц, датский принц, русские бояре. Они все конкурируют в любви. Шведский принц ее добивается, и в конце оперы его венчают с русской барышней, а датский принц не добивается и с позором со второго акта уезжает обратно в Данию. То есть таким образом показывается гамбургское видение международной ситуации. При этом Маттезон, который сам написал либретто на немецком, хотя несколько особо нежных любовных арий написаны на итальянском, явно опирался на исторические источники. В опере очень много деталей, действительно соответствующих историческим сведениям. Хотя здесь нет никакого Смутного времени, никакого Лжедмитрия. Опера заканчивается там, где она начинается у Мусоргского, вхождением Бориса на престол. Этакий хеппи-энд.
— Ваша постановка уже не первая?
— Мировая премьера этой оперы состоялась в 2005 году на Бостонском фестивале старинной музыки. Сначала был план привезти ту постановку, но потом мы поняли, что гораздо легче найти средства на создание новой. Эта постановка, которая уже показана в Гамбурге, а скоро пройдет в Петербурге и Москве,— наше главное достижение в этом году. Спектакль сделан согласно канонам эстетики барочного театра, и это впервые в России. Я уверен, что барочная опера будет в России востребована, я знаю, что к этому жанру проявляют интерес представители музыкального истеблишмента, приходит мода, недаром Фонд Михаила Прохорова дал нам деньги на постановку. Так что я рад, что мы первыми представим что-то достойное в этом жанре.
— В Москве 2-3 ноября спектакль пройдет в "Новой опере". Разве она отвечает канонам барочного театра?
— Нет, конечно. Но сложно найти другое место. Останкинский театр — слишком маленький. В "Новой опере" мы создаем как бы театр внутри театра: освещение, все эти необычные сценические движения, роскошные костюмы. Из десяти певцов — шестеро европейцы. И я очень доволен кастингом — не только с точки зрения голосов, но и с точки зрения типажей. Например, Бориса поет бельгиец ливанского происхождения, у него красивое восточное, слегка коварное лицо. Без бороды. Представьте себе такого Бориса! Костюмы созданы по эскизам начала XVIII века. Тогда был один стандарт для всех мужских костюмов: приталенный пиджак, такая юбочка, колготки, сапоги. А потом прибавляли какие-то элементы, чтобы выразить ту или иную экзотическую среду. У Бориса — роскошное солнце на груди и меховая шапка с перьями.
— Неужели на него бороду хотя бы для экзотики не вешали?
— На него нет. Вот патриарх обязательно с бородой. Есть каноны в барочном театре: бороду носит только человек, представляющий иноземный мир или иноземные силы,— священник, волшебник. Борису Годунову борода не положена. Одежда, грим — здесь все характеризует персонажа.
— Я-то вас помню в шотландской юбке, которую вы надевали по особо торжественным случаям на фестивале Earlymusic. Не сложно будет привыкнуть к офисному костюму банковского служащего?
— Даже не знаю, что тяжелее, ходить каждый день в костюме или ходить каждый день в шотландской юбке. Скорее все же в юбке.