Фестиваль театр
Фестиваль, называемый его устроителями "культурной диверсией", начался с шоковой терапии — московской публике показали спектакль Ромео Кастеллуччи "Трагедия, рождающаяся из самой себя. Брюссель". И в самом деле испытав шок, АЛЛА Ъ-ШЕНДЕРОВА готова посмотреть этот спектакль еще раз.
По форме спектакль господина Кастеллуччи — зрелище безукоризненное. Целая вселенная, существующая по собственным законам и ничем — ни одним миллиметром пространства, ни одним жестом или взглядом — не выдающая свою рукотворность и выдуманность. Если же говорить о содержании, то о него в Москве еще долго будут ломать копья, обвиняя режиссера в жестокости и садистских пощечинах общественному вкусу. Решив поставить современную трагедию, "рождающуюся из самой себя", Ромео Кастеллуччи взялся доказать, что ужас, обрушивающийся на сознание современного человека из реальности и разных медийных источников, настолько абсурден, что его нельзя превратить в связную историю. Это в античных трагедиях боги могли жестоко покарать провинившегося и, скажем, проклясть весь его род на десять колен вперед. А ужас, творящийся вокруг нас, необъясним и сюрреалистичен.
Увидев за бесшумно раздвигающимся занавесом пустой мраморный зальчик, в котором темнокожая уборщица замывает пол, сразу понимаешь, что ничего хорошего в этом зале случиться не может. Зрителю вволю дают потомиться предчувствиями, занавес бесшумно сходится и расходится, открывая все новые картины: прелестный младенец, сидящий на одеяльце посреди зловещего зала, таращит глазенки на белый деревянный памятник, вдруг начинающий вращать пустыми глазницами; бородатый старец в женском купальнике, с ужасом поглядывая на стены, облачается в нечто вроде монашеской рясы, потом, подумав — в форму российского МВД.
Тут же на сцене появляются двое его молодых коллег — с дубинками и бутылью кетчупа. Огораживают небольшое пространство флажками, аккуратно поливают пол кетчупом. Выходит третий, раздевается, ложится в лужу, и коллеги долго избивают его дубинками. Звуки избиения дьявольски усиливаются динамиками, а тело превращается в кусок кровавого мяса. Завершив ритуал, милиционеры предъявляют залу белые таблички с римскими цифрами I-XI — именно столько эпизодов у начатой режиссером в 2002 году и поставленной в разных городах Европы "Трагедии" — и касаются кровавыми ногами цифры IV — эпизод, сыгранный в Москве, четвертый по счету. Он навеян Брюсселем.
Можно долго описывать, как к кровавому рту подносится микрофон — чтобы лучше слышались стоны, как конвульсирующее тело пакуют в черный мешок, а из мешка несется молитва Пресвятой Деве... Как свет люминесцентных ламп сменяется синеватым свечением, в котором по сцене движется волшебный мальчик в цилиндре, карнавальной маске, в кюлотах и камзоле. Он повелевает служанками в черных кринолинах, выполняющими очередной ритуал: плешивой служанке сперва выдергивают зуб, потом вычесывают волосы, укладывая выпавшие пряди на поднос.
Все это напоминает символистские сюжеты Мориса Метерлинка, в которых Бельгия предстает страной заблудившихся слепцов, страшных замков, кровожадных королев, губящих принцессу Мален и малютку Тентажиля. Но в спектакле Тентажиль не жертва, а злодей. Потыкав тросточкой все еще шевелящийся мешок, на который служанка вываливает кусок сырого мяса, мальчик цепляет к нему веревку. В призрачном свете через сцену проплывает картонный замок, и вся троица удаляется — неспешно и величаво, таща кусок мяса (явно вырезанный из очередной жертвы), как собачку на поводке...
По наблюдениям психиатров, у жертв группового насилия возникает одна и та же мания: им кажется, что они — космические пришельцы, посланные на землю для испытаний. И то, что выпало на их долю — всего лишь выполнение особого задания. Так устроено человеческое сознание: с неподдающимся объяснению ужасом легче смириться, найдя ему пусть хоть самое фантастическое объяснение. Эти мучительные, конвульсивные, иногда гениальные попытки разума придумать объяснение насилию, творящемуся вокруг, и запечатлел в своем спектакле господин Кастеллуччи. Впрочем, тут опасно что-либо утверждать. Сам режиссер любит повторять, что спектакль должен напоминать сон, в котором всегда есть пропуски, белые пятна — и смысл надо искать именно в них.
Что касается смысла, то он у московской версии постановки — особый. В конце концов, все мы прекрасно знаем, что подобные "ритуальные" избиения в милицейских застенках происходят сплошь и рядом. Может, в городе Брюсселе, где ставился спектакль, кровавая вакханалия актеров, переодетых в форму местных полицейских, и воспринималась как зловещий сюр, но у нас — как обыденная реальность. Кстати, в Москву этот спектакль прибыл после вильнюсского фестиваля "Сиренос". Там он подхватил эстафету у другой фестивальной сенсации — "Реквиема метаморфозе" бельгийца Яна Фабра, темой которого стала смерть человеческого тела (см. Ъ от 25 сентября). Бельгия — самая сюрреалистичная страна в мире, убеждал Ян Фабр зрителей, показывая голые, причудливо агонизирующие тела. Но господа Фабр и Кастеллуччи ошибаются. Самая сюрреалистичная страна — Россия. Здесь какой фантастический кошмар ни покажи — все окажется печальной правдой.