Как сообщили информационные агентства, некто Федор вернулся на Родину из двухнедельного вояжа по Черногории. Вернулся немного другим. Вообще, трудно себе представить, что две недели могут так изменить человека: то есть в город-курорт Котор он прибыл маленьким мальчиком с длинными волосами и застенчивой улыбкой, а в Россию въехал совсем другой Федор — взрослый мальчик с панк-прической, смелой улыбкой и прямой спиной. И дело не только в море, из которого Федора нельзя было вынуть. Но и в отношении черногорцев к детям.
Сначала про море. Мы уже заметили этим летом, что при виде водоема Федор идет на него как бык на мулету. По ходу дела он сбрасывает с себя штаны, майки, куртки — потому что часто холодно — и, несмотря на все протесты, лезет в воду. Такого я даже по себе не помню, хотя я абсолютно водный человек и плаваю с четырех лет — научился во время службы отца на Русском острове, который теперь какие-то сумасшедшие казнокрады собираются превратить в курорт. Ага, курорт. Вы сначала все утопленные корабли оттуда соберите. И косточки первогодок из учебки — одной из самых страшных учебок в этой стране. А потом на них танцуйте.
Так вот, Федор давно уже оставил всех позади по степени приверженности идее купания. Так что в первый же день в дождливый день в городе Котор он скинул с себя всю одежду, остался практически в семейных трусах и ломанулся в воду. Только его и видели. И с тех пор не давал никому продохнуть — купался по два-три раза в день, невзирая на температурные колебания, характерные для начала сентября в Адриатике. Когда замерзал, то вылезал, но с большой неохотой, и тогда его надо было отогревать.
Такая последовательность процедур годится только для первых дней сентября — потом становится гораздо солнечней и теплей. Тогда, конечно, Федора вообще трудно вытащить с пляжа. Но вот он, накупавшись, идет по старым улочкам. И что мы видим — он улыбается прохожим, и ему улыбаются прохожие. Странные люди монтенегрцы — каждый старается что-то сказать мальчику, некоторые гладят его по голове, некоторые пытаются просто дотронуться, сказать что-нибудь ласковое. В ответ мальчик расцветает.
К концу первой недели он нахватался местных слов и свои тексты, обращенные к аборигенам, уже начинал с правильного приветствия, благодарил словом havla и вовсю употреблял местные словечки. При этом Федор утверждал, что знает "српски йезык", и нырял в иноречное общение как в холодную воду — только семейные трусы оставались. "Я сейчас с ними поговорю",— и ломится, как дельфин сквозь волны. Но погладить или сказать что-нибудь доброе пытаются взрослые. У них может быть какое-то свое отношение к чужому ребенку — порой и не поймешь, хорошо это или плохо, что на твоего ребенка обращают внимание чужие дяди и тети. Но с другой стороны, вот Федор запузыривает свою пластиковую игрушку вдоль причала и она падает в воду. Тут же останавливается местный дядечка и спрашивает его: а что случилось — никак игрушка в воду упала? Федор говорит: типа, ну да, вот такая случилась проблема. Тогда мужик подзывает другого мальчика из местных и спрашивает: а у тебя дома есть швабра? Тот приносит швабру, и вот они уже втроем — мужик, мальчик и Федор — стоят попами вверх и выуживают эту игрушку из суровых седых волн Адриатического моря. Достали. Все довольны, и особенно почему-то местный мужик. Вот стоят подростки. И лениво попинывают мячик, при этом разговаривая на своем международном SMS-ном языке. Про который еще Воннегут говорил "телеграфно-шизофренический стиль". Мимо идет Федор. И, конечно, заглядывается на мячик, потому что второй его страстью после воды является игра в мяч, которая, в свою очередь, может конкурировать только с любовью к автомобилям. Парни, не прекращая разговора, видят, что шкет тащится — бац в его сторону мячик — типа, давай, играй на нас. Он к ним, они ему. Попинали. Все расходятся довольные собой и друг другом. Федор идет по сухой и чистой улице и ему открыт весь мир, и он открыт всему миру. Он думает, что все в этом мире его друзья. И все желают ему только добра. И в ответ он, в общем, тоже не скупится. Не скупится ни на улыбку, ни на общий позитив, ни на гуманитарный контакт. И вот с таким отношением к жизни мы его привозим в Москву. И сдается мне, старому параноику, что тут такой attitude не слишком канает. И от половины взглядов, которыми вас награждают на московских улицах, надо открещиваться ("вашиглазадананашужопу" — говорят, помогает от сглаза), группы подростков лучше обходить стороной, хотя, кстати, подростки — это единственные люди, которые в Москве во дворах с вами здороваются. Мячик из пруда вам вряд ли кто-то поможет выловить. Разве что этот кто-то будет местный алкоголик, потому что обычно именно у них доброе сердце. Остальные вам вряд ли помогут, даже если вы сами грохнетесь в пруд. Это несколько иное отношение к миру и к людям, чем в српской деревне на Черной Горе.
А пока мы пришли в нашу "Домисольку" заниматься вокалом, танцами и сольфеджио. Девочки спросили — а кто это? Так это же Федор Акинцев — он у нас раньше занимался. Нет, сказали девочки. Это какой-то другой Федор. А вы говорите — две недели...