Разветвление личности

На российские экраны проект Theatre HD выпустил киноверсию спектакля «Эгон Шиле: автопортрет», представленного Театром Южной Богемии (Jihoceske divadlo) в барочных садах Чески-Крумлова, любимого города Шиле. Идеей представить в столь идиллическом месте танцбиографию одного из самых радикальных художников Австрии прониклась Татьяна Кузнецова.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Спектакль «Эгон Шиле: автопортрет» поставлен в 2023 году и может идти только летом, поскольку режиссеры-либреттисты SKUTR (Мартин Кукучка и Лукаш Трпишовский), хореограф Ян Кодет и сценограф Мартин Хохолушек накрепко привязали его к фантасмагоричному Летнему театру Чески-Крумлова, старинного городка южной Чехии. Задний фасад и площадка барочной лестницы основного, Зимнего, театра — главное пространство спектакля, лестница и весь парк вокруг — естественные декорации. В этом удивительном театре каруселью вращается не сцена, а сам амфитеатр зала вместе со зрителями, поворачивая публику лицом к очередному месту действия.

В Чески-Крумлове, на родине своей матери, Эгон Шиле в детстве проводил каникулы; сюда же юношей сбежал из нервической богемной Вены вместе со своей музой-любовницей несовершеннолетней Валли Нойциль. Чески-Крумлов парочка была вынуждена покинуть уже через полгода: добропорядочные обыватели были шокированы аморальностью их внебрачной связи. Однако именно здесь художник, вдохновленный пейзажами и самим сказочным городком, пережил самый гармоничный за его недолгую жизнь творческий период.

«Эгон Шиле: автопортрет» — спектакль-квест; разгадывать его загадки — дело увлекательное, но подчас утомительное.

Персонажи с выбеленными и запачканными мазками краски лицами одеты художницей Симоной Рыбаковой в просторные черные пиджачные пары и белые рубашки с галстуками, но роль горожан-обывателей лишь одна из многих ипостасей южнобогемского кордебалета. То и дело кто-то из толпы берет на себя роль главного героя — таково, например, великолепное соло на сиденье «стула» (два исполинских предмета мебели установлены на одной из лужаек). Используя характерные перекрученные позы картин Шиле и заставляя части тела танцовщика двигаться в разных траекториях, хореограф Кодет достигает поразительной художественной правды в монологе художника, равно терзаемого перверсиями и творческими муками.

Таким хореографическим кульминациям проигрывает партия главного героя, которому режиссеры отвели роль созерцателя — этакого проводника по душевным странствиям Эгона Шиле. Прекрасному статному танцовщику Зденеку Младеку подарили внешность комического полубезумного старика вроде Коппелиуса из балетной «Коппелии»: дыбом стоящие волосы седого парика, выбеленное лицо и сухие древесные ветки, заменяющие герою пальцы.

Метафора эффектная и многозначная: помимо ассоциации с природой и искалеченными руками на полотнах Эгона Шиле это и убитые нервы, и невозможность контактов с окружающими. Но эти же самые ветки практически лишают героя возможности полноценно танцевать — на его долю остаются променады, выразительные port de bras и драматичные реакции на происходящие события. Младеку-танцовщику доверена лишь экспозиционная вариация Шиле, еще не успевшего обрасти пальцами-ветвями,— блистательная зарисовка экспансивного чудака, пугающего обывателей непредсказуемостью своих телодвижений.

Спектакль полон сюрреалистических сцен, (не-) скрывающих реальные события биографии Шиле.

Его тщетное стремление к «нормальной» жизни в своем доме символизируют дуэты шести пар в проемах дверей, установленных посреди зеленой лужайки. Стиснутые узкими рамками, партнеры тщетно пытаются там угнездиться: карабкаются под притолоку, вываливаются на порог, переплетаются телами — этюды на ограничение пространства сочинены хореографом с настоящим драматизмом. Впрочем, иные эпизоды — их много — так и остаются загадкой.

Сценические эффекты достигают апогея ближе к финалу: взмывают кверху стены домика, выстроенного в глубине парковой поляны. Вспыхивает настоящим пламенем хворост над проемами дверей. В аллее рушатся наземь три дерева — те самые, со знаменитого пейзажа Шиле. К телу мальчика — «внутреннего ребенка» художника — обыватели прилепляют черные метки, вынося ему смертный приговор. Вместе с кружащимся амфитеатром все быстрее мелькают метафоры, головы зрителей идут кругом от их обилия — и «Эгон Шиле: автобиография» превращается в некое орнаментальное полотно наподобие климтовских, в которых много декоративной красоты и чарующих тайн порока, но нет голого нерва жизненных катастроф. Впрочем, волшебный спектакль, погруженный в пространство барочного парка, и призван спасать от неприглядной реальности.