Прощание по-корейски

После присуждения год назад южнокорейской писательнице Хан Ган Нобелевской премии по литературе российские издатели перевели и выпустили последний ее роман «Я не прощаюсь». Накануне объявления Шведской академией следующего,122-го лауреата Павел Соколов и Михаил Трофименков вспомнили другие книги Хан Ган и сравнили с этой — страшной, но поэтической историей о репрессиях на острове Чеджудо в середине прошлого века.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Самым известный и одновременно самый политически нейтральный роман Хан Ган — «Вегетарианка» (2007), удостоенная Международного Букера психопатологическая проза о домохозяйке Енке, успешно стремящейся достичь растительного состояния, повинуясь призыву поэта-модерниста первой половины ХХ века Ли Сана «Я считаю, что люди должны быть растениями».

Поверить Ли Сану нетрудно, прочитав другие романы Хан Ган о том, что способны сотворить люди с людьми. Они основаны на событиях кровоточащей корейской истории ХХ века, точнее говоря, эпохе как-то демонстративно садистских проамериканских диктатур 1940–1980-х годов: «Человеческие поступки» (2014) и, вот, «Я не прощаюсь» (2021).

Есть книги, которые не читают, а которым внимают. Они требуют не только интеллектуального усилия, но также готовности к молчаливому сопереживанию, к внутреннему преображению. Оба эти романа — из их числа. Это не просто литература, это памятник, отлитый из слов, панихида по тем, кого десятилетия официальной истории пытались предать забвению.

«Человеческие поступки» были реквиемом по сотням, если не тысячам, жителей университетского города Кванджу, вырезанных карателями в мае 1980-го при подавлении вполне демократического неповиновения. Семья Хан Ган в связи с этими событиями тогда же спешно переехала из Кванджу в Сеул. А в двенадцать лет будущая писательница нашла спрятанный родителями альбом фотосвидетельств расправ, которые жестоко травмировали ее. И это не кокетство: то, что творилось в Корее, действительно способно травмировать прикоснувшегося к событиям раз и навсегда.

«Я не прощаюсь» — столь же полифоническое, как и все книги Хан Ган, свидетельство о еще более страшной, чем Кванджу, бойне. В апреле 1948-го на острове Чеджудо началось продолжавшееся в своей активной фазе более года восстание против диктатуры Ли Сын Мана и за воссоединение с Северной Кореей. Правительственные войска и ультраправые активисты истребили десятки тысяч мирных жителей (включая детей): считается, что на острове погиб каждый десятый. В том числе родственники подруги главной героини романа — документалистки Инсон.

Как писать о таком? В стиле Алексиевич или Шаламова? Можно, но это уже было.

В 2024-м Хан Ган присудили Нобелевскую премию «за насыщенную поэтическую прозу, которая противостоит историческим травмам и раскрывает хрупкость человеческой жизни». В этот раз формулировка Нобелевского комитета попала в точку. Мы видим не документальное повествование, а поэтическую прозу. Страшную, но изысканную.

«Белые снежинки, напоминавшие тонкие ниточки, в вальсе плавали в воздухе, как бы осматривая пути в пространстве и окружающий мир — где они сталкивались взглядами с пустыми молчаливыми лицами пациентов больницы и их посетителей, уже свыкшихся с болью и вынужденностью терпеть».

Почти весь роман идет снег. И этот снег заметает следы, покрывает окоченевшие трупы. Если у несостоявшегося нобелиата из соседней Японии Дзюнъитиро Танидзаки снег — метафора быстротечной красоты, то у Хан Ган — памяти и самого времени. Рано или поздно даже самая суровая метель заканчивается, снег тает, и мы видим то, что он скрывал.

О событиях на острове Чеджудо правительство долго молчало. Более того, родственникам жертв и вовсе запрещалось об этом говорить под страхом репрессий. Лишь в последние годы были произнесены официальные извинения. А субтропический Чеджудо стал туристической Меккой.

На этом фоне и был опубликован роман Хан Ган, до того побывавшей три года в черном списке отмененных режимом деятелей культуры за «Человеческие поступки»: так мстила писательнице Пак Кын Хе, дочь экс-диктатора Пак Чжон Хи, в тот момент ставшая президентом Южной Кореи.

Структура книги — это полифония голосов, вырвавшихся из небытия. Мы слышим мертвых и живых, пробираясь через безумие личных и коллективных травм. Во всех ее романах так или иначе затрагивается тема насилия как цены, которую южнокорейское общество заплатило за свое процветание.

Роман лишен всякой дидактики. Он не обвиняет, а свидетельствует. Его мощь — в почти невыносимой тишине, которая кричит громче любых слов. Хан Ган не позволяет трагедии стать абстракцией, статистикой. Она возвращает ей имена и лица. Через личную историю матери героини романа Хан Ган говорит о горе целой нации, о ране, которая не затянулась до сих пор. Сколько ни извиняйся.

Что несколько смущает при чтении книги, переведенной и изданной АСТ, так это недоредактированность текста. Возникло ощущение, будто издательство спешило выпустить книгу или неосмотрительно выбирало переводчика (судя по портфолио, у него не было до этого опыта перевода серьезной художественной прозы). В некоторых местах кажется, что так мог написать не человек, а какая-нибудь нейросеть. Где-то встречаются ошибки в склонениях, где-то словосочетания, невозможные в русском языке, вроде «штыковых винтовок». Словом, текст лауреата Нобелевской премии заслуживает большего внимания — в том числе и переводческого.

Павел Соколов, Михаил Трофименков