Поэт дождя

4 октября исполнилось столетие со дня рождения Марлена Хуциева. Андрей Плахов вспоминает самого режиссера и два его главных фильма — «Застава Ильича» (1964) и «Июльский дождь» (1966), с гипнотизирующей силой передавших дух того турбулентного времени.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Еще не успели насладиться плодами короткой оттепели, а она уже вот-вот уступит место осени и заморозкам — и те живые чувства, что всколыхнулись в искусстве, оказались задавлены идеологическим прессом. Водораздел прошел как раз по Хуциеву, по искореженной цензурой «Заставе Ильича» и подвергнутому разносу «Июльскому дождю».

В первой картине человеческие отношения были сложными, но теплыми. Во второй они уже несут на себе печать новой мировой болезни — «некоммуникабельности». Именно после этого фильма на Западе Хуциева окрестили «советским Антониони», или даже «грузинским Антониони». Герои-интеллигенты из «Июльского дождя» уже сполна ощущали отчужденность от исторического процесса. Этому состоянию отвечала новаторская форма картины — дедраматизация, крайне ослабленная драматургическая интрига.

На экране почти ничего не происходило, а за душу все равно брало.

Внешне вроде ничего не изменилось: молодые москвичи курсируют по тусовочным квартирам, оживленная летняя толпа заполняет магазины, кинотеатры, кафе, но ни радости, ни подъема, которое вызывали городские сцены фильма Георгия Данелии «Я шагаю по Москве» (1963) или той же «Заставы Ильича», нет и в помине. Прошло всего два-три года — а время изменило цвет, запах и состав. Хуциев остается поэтом Москвы с ее мимолетными дождями и плывущими в ночи пустыми троллейбусами, но от этой поэзии веет не молодыми надеждами, а грустью несостоявшегося и уже невозможного счастья.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Июльский дождь» начинается со знаменитого тревеллинга камеры оператора Германа Лаврова по центру советской столицы. А потом та же камера из толпы выхватывает главную героиню Лену, которая вместе с другими прохожими прячется от нахлынувшего ливня под навесом магазина. Незнакомый парень предлагает ей для защиты от дождя свою куртку, она оставляет ему номер телефона, и потом на протяжении фильма он звонит ей, что должно стать по всем законам кино завязкой романа. Но романа не происходит, а тот, что в реальности переживает героиня со своим женихом Володей, тоже рассыпается.

В последние годы жизни Хуциева, умершего в 2019-м, все ждали появления его новой работы «Невечерняя», построенной на диалоге Антона Чехова и Льва Толстого, но довести ее до самого конца режиссер не успел.

Есть надежда, что это сделают соратники и наследники, владеющие отснятым материалом, и что у картины есть прокатное и фестивальное будущее.

Хуциев успел использовать этот материал в юбилейном проекте Венецианского фестиваля «Будущее: перезагрузка» (2013). 70 мэтров и актуальных режиссеров со всего мира сняли по короткометражке, длящейся всего одну-полторы минуты и посвященной теме будущего в широком смысле слова: эта абстракция может быть приложена и к кинематографу, и к технологиям, и к политике, и к человеческим отношениям.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Короткометражка Хуциева «In Perpetuum Infinitum» — единственная из 70 — вызвала аплодисменты на пресс-показе в Венеции. На экране — Толстой и Чехов, персонажи большого фильма, их снимает на свой допотопный аппарат кинооператор, а потом мы видим стоп-кадр, где между двумя гигантами русской литературы поместился маленький Хуциев, и титр — «Поздравляем Венецианский кинофестиваль!».

Хуциев был очень советским человеком, а по культуре — очень русским, хотя и имел кавказские корни. Западные фестивали и вообще Запад были для него скорее абстракцией, а вовсе не той территорией, которую он стремился завоевать. Мне доводилось наблюдать его в фестивальных поездках — и каждый раз это было удивительно трогательное, иногда и забавное зрелище. Приехав, предположим, в Локарно или Роттердам, он мало интересовался фильмами, которые там показывают, и общался в основном с соотечественниками. Поздно вечером под окнами отеля можно было слышать, как он проходил с кем-то из коллег, бурно обсуждая особенности того или иного кадра «Заставы Ильича».

Потом Марлен Мартынович поднимался и заходил в чей-то номер, где уже собралась теплая компания за бутылкой водки. На предложение выпить категорически отказывался, но через десять минут, втянувшись в разговор, охотно поднимал рюмку.

В Гетеборге он задержался на фестивале дольше обычного, потому что у него была задача — купить какую-то особенную пилу, которую заказал его московский врач. Наконец мы с помощью шведских коллег нашли нужный магазин, и покупка была сделана. Каково же оказалось наше изумление, когда Марлен Мартынович заявил, что эта пила ему так понравилась, что он намерен оставить ее себе!

В этой же поездке он удивил нас еще раз, рассказав о своем впечатлении от фильма Луи Маля «Роковая» («Damage»), который показывали на фестивале. Его смутила эротическая откровенность. «Не люблю быть свидетелем»,— сказал он. В то же время фильм запал в его душу, потому что, как он сказал, с ним в жизни произошла точно такая история. На дипломатическом приеме он увидел красивую женщину, и они обменялись взглядами, находясь в разных концах зала. «Что же было дальше? — спросили мы, заинтригованные.— Вы с ней созвонились, встретились?» Ответ был: нет, все остальное произошло в воображении. То, из чего Маль сделал эротическую мелодраму, в мире Хуциева существовало только как мечта, мираж, нереализованная возможность. Июльский дождь — только что пролился, и вот его уже нет.

Андрей Плахов