премьера опера
Первая премьера нового сезона в "Геликон-опере" — "Свадьба Фигаро" Моцарта — заявлялась как вторая серия последней премьеры предыдущего сезона — "Севильского цирюльника" Россини. ЕКАТЕРИНА Ъ-БИРЮКОВА считает, что новая постановка и сама по себе обеспечит зрителя достаточным количеством впечатлений.
В случае с театром Дмитрия Бертмана, как правило, приходится говорить о зрителе, а не о слушателе — за 17 лет существования маленького, но задиристого "Геликона" к этому привыкли. И все же, такой композитор, как Моцарт, да еще только что переживший свой юбилей, за время которого все лучшие музыкальные силы мира соревновались в самом верном, грамотном и вдохновенном воспроизведении его музыки, должен вроде бы вызывать почтение и робость. У кого угодно, но только не у театра "Геликон".
В спектакле на каждую роль от трех до семи составов, в которых есть и заслуживающие внимания певцы. Но даже те, кто в иных случаях достоин похвалы, на премьерном спектакле, увы, не блистали. Владимир Тарасов в роли бабника-графа хорошо попал в типаж, но категорически не справлялся с виртуозными пассажами. Примадонна театра Наталья Загоринская уморительно изображала графиню, но голос ее оказался тяжеловат для Моцарта. Более подходящ для него был звонкий, но резковатый голосок Анны Гречишкиной — Сюзанны. Самым профессиональным образом выглядел Станислав Швец в роли обаятельного пройдохи Фигаро, хотя и он поначалу пел слишком напряженно.
Вообще же, соответствие стилю и просто нотам Моцарта того, что звучит под управлением молодого маэстро Дениса Кирпанева в новом спектакле, было примерно так же иллюзорно, как маленький бутафорский замок с башенками в человеческий рост, в который постоянные художники театра Игорь Нежный и Татьяна Тулубьева поместили героев оперы. Замок этот не в лучшем состоянии, изнутри заколочен досками, у единственного кресла отломана ножка, и приходится подкладывать под него стопку книг. На прилично сохранившемся фасаде висит табличка "for sale", а перед антрактом он вообще оказывается во власти пожара.
Пожар, надо думать, тоже иллюзорный, потому что в финале продаваемый товар, которым владеет потасканный граф Альмавива, появляется вновь, и его покупает, как ни странно, его оборотистый слуга Фигаро. Времена изменились, кто был ничем, тот стал всем,— примерно таков смысл режиссерской концепции.
Но кроме нее, разумеется, спектакль просто кишмя кишит всевозможными локальными гэгами, которыми так славен господин Бертман. Нельзя не признать, что даже в этой опере, которую не оставляют в покое режиссеры всего мира, он смог придумать чем удивить. Старушка графиня Розина мучается ревматизмом, таскает за собой кучу кукол и иногда бывает не в себе — и тогда все присутствующие вынуждены делать вид, что вдохновенно музицируют вместе с ней на различных невидимых инструментах. Граф тоже не молод, но все же в ревнивом воображении Фигаро однажды представляется в постельной сцене с Сюзанной. В финальной путанице, когда двое главных героев в темном саду не могут разобраться, где чья жена,— действительно, темно и непонятно, кто есть кто: герои, одетые в одинаковые плащи и шляпы, бродят по партеру прямо между зрителями, отдавливают им ноги и поют в уши.
Но, пожалуй, самый главный анекдот спектакля — это мечтающая о свадьбе Сюзанна, появляющаяся в первом действии с огромной детской и явно не пустой коляской. Вывод о царящих в старом замке нравах напрашивается сам собой, однако со временем из коляски высовывается чересчур крупный младенец в чепчике и ползунках, который оказывается пухлым юношей Керубино. Еще через какое-то время юноша, пользуясь условностями либретто, становится полуголой пухлой девушкой в белых кружевных чулках, на радость публике изображающей движения стриптизерши. Поет она (Инна Звеняцкая) при этом не очень точно, но уже какая разница?