выставка авангард
В ГМИИ имени Пушкина открылась выставка "Шанель. По законам искусства". Вернее, не выставка, а ода стилю Шанель, которую хором спели Дом Шанель, Центр Помпиду, галерея Тейт, парижский Музей Пикассо, ГМИИ, Третьяковка, музеи Кремля и множество частных коллекций. Лучшей выставки в ГМИИ не смогла вспомнить АННА Ъ-ТОЛСТОВА.
Шанель в России больше, чем Шанель. В стране, куда даже сквозь железный занавес просочился легендарный аромат, где, если судить по фильму "Бриллиантовая рука", каждый милиционер знал, как пахнет Chanel #5, выставки вроде той историко-костюмной про Дом Шанель — от самой Мадемуазель до Карла Лагерфельда, что показали два года назад в "Метрополитен", не пройдут. Как объяснить, что эти простенькие твидовые пиджачки с кантом, эти черные платьица на все случаи жизни, эти немнущиеся трикотажные костюмчики — это великий стиль, стиль самой современности, комфортабельный, деловой и нарядный одновременно? Ведь с сугубо исторической точки зрения Габриэль Шанель выглядит какой-то самозванкой. Сняла корсет, надела штаны, остригла волосы, укоротила юбку — это все не она первая. Все инновации, которые приписывает ей молва, были до нее. Ей, правда, удалось нечто большее — "создать образ эмансипированной женщины XX века", как сказал на вернисаже модельер Слава Зайцев.
А когда речь идет об образах XX века — трудно отделаться сухой историей костюма или биографической сказкой. Сказкой про приютскую сиротку, которую так хорошо выучили шить в монастырской школе, что она одела в свои скромные наряды весь мир, хотя скромницей никакой не была, а с кем только не была, даже с бригадефюрером СС Вальтером Шелленбергом. Это в оккупированном-то Париже, отчего после войны имела массу неприятностей, а оправдывалась тем, что когда тебе за шестьдесят, а ему чуть больше тридцати,— такой шанс упускают только дуры. Нет, тут факты не нужны — тут нужен миф о великом искусстве, из которого рождается большой стиль. И автор выставки Жан-Луи Форман, выдающийся французский куратор, создатель Музея современного искусства в Бордо, сконструировал этот миф виртуозно.
Его проект сделан как путешествие по мифическому лабиринту мира Шанель, выстроенному с помощью простого и умного дизайна в Белом зале и на лестнице музея. Проходя по нему сквозь пещеры динамиков, задающих общий тон, звук и цвет каждому разделу экспозиции, разглядывая винтажные наряды Дома Шанель, иконостасы модных фотографий, снятых всеми великими от Эдварда Штайхена до Дэвида Лашапеля, рассматривая работы старых мастеров и современных художников, зритель перемещается от образа к образу. Вне времени — в пространстве свободной игры ассоциаций.
"Черный" — это маленькое черное платье, в котором ее, в фирменной шляпке и с папироской в зубах, сфотографировал сюрреалист Ман Рэй,— и не поверишь, что ей тут 52. Это ее монастырская юность — к ней отсылает "Сестра Иветт" главного американского скандалиста Андреса Серрано. Это нитка жемчуга на черном фоне, как молния,— про то же диптих "Орнаментальное отчаяние" уорхоловского друга, художника и режиссера Джулиана Шнабеля. Это общий тон XX века — смотри абстрактные композиции Александра Родченко.
"Венеция" — это золото, которое она любила страстно, но в меру, и львы, ее талисман, ее знак зодиака. Это оклады древнерусских икон и шитье епитрахилей, это огромный снимок Томаса Штрута из зала Веронезе в Галерее академии и здоровенная рокайльная загогулина главного специалиста по художественному китчу Джеффа Кунса, вся в позолоте и с зеркалами.
"Пески" — это ее любимый оттенок, это пляжи Биаррица, где она открыла свой первый модный дом, где крутила романы, изобретала спортивный стиль и познакомилась с Пабло Пикассо, а через него — со всеми остальными. О чем напоминает знаменитый пикассовский портрет Стравинского — этаким нервным контуром.
"Красный" — это цвет ее помады, туалетов любимой подруги — королевы богемного Парижа Мисии Серт, театральных испанских страстей и обложек Vogue, пестревших нарядами Chanel. Это киноварное облачение иконного Николая Чудотворца, и алый зал Опера Гарнье с фотографии Кандиды Хофер, и фрики Нэн Голдин, снятые в красном бордельном свете.
"Твид" — это простота и удобство английского костюма, приспособленного ею для женских нужд, это деревенский материал, открытый ею в пору жизни в поместье герцога Вестминстерского — того, которому она дала отставку со словами, что герцогинь пруд пруди, а Коко Шанель — одна такая. Это старая добрая сельская Англия — с пейзажей Джона Констебла и Томаса Гейнсборо.
Здесь вообще нет ни одной случайной вещи. Если полосатые картины французского концептуалиста Даниэля Бюрена — так потому, что Шанель любила кант. Если "16 Джеки" Энди Уорхола — так не только потому, что Жаклин Кеннеди предстает в костюме Шанель, но и потому, что Мадемуазель с ее деревенской практичностью создавала туалеты, не выходящие "в тираж".
Комментарием к этому лабиринту стал большой исторический раздел — с фотографиями и книгами, надписанными всеми ее великими друзьями — от Жана Кокто до Лукино Висконти. Здесь лейтмотивом стали русские связи. Например, любовные: в 1920-е в Биаррице у нее завязался роман с великим князем Дмитрием Павловичем — девушку из народа тянуло к титулованным особам. От великого князя ей перепал эмигрант из России, парфюмер Эрнест Бо, который и придумал Chanel #5, запах XX века. А от великой княгини Марии Павловны, пробавлявшейся в парижской эмиграции собственным ателье "Китмир",— знаменитые вышивки. И, конечно, связи сугубо дружеские и творческие. Дягилевские сезоны, труппа, которую Шанель нежно опекала, и сам гениальный импресарио — это именно она вместе с Мисией Серт хоронила Сергея Дягилева в Венеции. Игорь Стравинский — она приютила его с семейством на своей вилле. Илья Зданевич, Ильязд, футурист и заумник, несколько лет кряду изобретавший для нее ткани.
Вместо точки в финале — картина Огюста Ренуара "Девушки в черном", написанная за два года до того, как главная героиня выставки появилась на свет. Изящный намек на то, что в черных платьях девушки ходили всегда, но лишь Коко Шанель сумела превратить бесстилье повседневности в стиль новой эпохи.