Тотальный Пер Гюнт
В берлинском «Фольксбюне» состоялась премьера спектакля Вегарда Винге и Иды Мюллер
В театре «Фольксбюне» в Берлине показали спектакль «Пер Гюнт» в постановке знаменитого норвежско-немецкого дуэта современных художников и режиссеров Вегарда Винге и Иды Мюллер, работающих под творческим брендом «Винге/Мюллер». Почему эта премьера претендует на роль одного из главных событий европейского театрального сезона, разбиралась Эсфирь Штейнбок.

Персонажи спектакля превращены в человекообразных кукол: лица скрыты масками, естественная пластика — механической
Фото: Julian Roder / Volksbuhne
Персонажи спектакля превращены в человекообразных кукол: лица скрыты масками, естественная пластика — механической
Фото: Julian Roder / Volksbuhne
Спектакль начался в четыре часа пополудни, а закончился ровно в полночь. Лишь в начале двенадцатого титр на экране объявил, что закончился первый акт. Но в двенадцать «Пер Гюнт» оборвался буквально на полуслове — чей-то голос из динамика напомнил залу, что настает следующий день. Артисты на поклоны не вышли, а очередной титр насмешливо сообщил: «Восемь часов — это не театр». Вегард Винге и Ида Мюллер могли показать публике гораздо больше, и говорят, что зрители разных премьерных показов видели не вполне идентичные представления.
Профсоюзы и администрация театра накануне премьеры строго ограничили «Пер Гюнта» рамками восьми часов — и создатели вынуждены были тоже ограничить свои желания.
Когда они показывали в Берлине своего предыдущего Ибсена, ставшего легендарным,— «Иона Габриэля Боркмана» в театральном зале «Пратер», филиале «Фольксбюне»,— спектакль шел гораздо дольше. Но это было в другую эпоху.
Эпоха кончилась восемь лет назад, когда власти Берлина решили, что четверть века, которые во главе «Фольксбюне» стоял прославленный режиссер Франк Касторф,— это слишком долго для театральной системы, одной из основ которой считается регулярная ротация руководящих кадров. То, что Касторф превратил театр на площади Розы Люксембург в символ левого Берлина, в один из самых популярных театров мира, власти знали. Но принцип обновления любой ценой оказался важнее, и в «Фольксбюне» худруком назначили человека из смежной, но совсем другой сферы — бельгийского куратора современного искусства Криса Деркона, мало что смыслившего в театральном деле. За два года он благополучно угробил «Фольксбюне» — попытка превратить радикальный театр в арт-центр с треском провалилась, публика решительно «проголосовала ногами» — и был таков. Пандемия тоже не способствовала возрождению «Фольксбюне». Как мог пытался вернуть театр к жизни режиссер Рене Поллеш и даже немало преуспел в этом деле — но полтора года назад Поллеш скоропостижно скончался, укрепив многих в почти мистическом чувстве, что один из самых больших театров Берлина проклят.
Поэтому возвращение «Винге/Мюллер» выглядело как еще одна попытка реанимировать дух прежнего «Фольксбюне». (Последним спектаклем Касторфа на площади Розы Люксембург был тоже восьмичасовой «Фауст», а «Пер Гюнта» можно считать норвежским «Фаустом».) Пресса даже объявила, что Винге и Мюллер станут новыми интендантами театра, но нет, не случилось — якобы по причине того, что желанных кандидатов не устроил изрядно сокращенный, как и все берлинские расходы на культуру, бюджет «Фольксбюне». Впрочем, на «Пер Гюнта» театр потратился изрядно — это совершенный блокбастер, ошеломительный пример «тотального театра», ни на кого не оглядывающегося и самодостаточного.
«Пер Гюнт» похож на путешествие по кругам ада — и никто вам ответственно не скажет, кошмары ли это непостижимых авторских сновидений или реальность сегодняшнего посткапиталистического общества, но пропущенная через очень специальные фильтры режиссерского воображения.
Все персонажи долгого представления превращены в человекообразных кукол, лица актеров скрыты масками, естественная пластика скрыта механической, делающей их похожими на роботов, и «говорят» они, даже не открывая ртов,— механическими, искаженными голосами, звучащими словно поверх происходящего. Впрочем, текста в спектакле не так уж много, зато он визуально насыщен вроде бы сверх всякой меры, да еще так, что многочисленные образы, почерпнутые прежде всего в поп-культуре, соединены в абсурдный, пестрый, кислотных оттенков калейдоскоп.
На подмостках бушует театральный шторм, хотя добрую половину долгих восьми часов (официальных антрактов нет, но публике не возбраняется в любое время выходить из театра и возвращаться обратно) мы видим героев только на видеоэкранах — ну да, в «Фольксбюне» этим никого не удивишь, это как раз Франк Касторф ввел в обиход. Перед камерами льется театральная кровь, брызгает сперма, бьются яйца (настоящие, куриные, но в роли мужских) и вилкой тыкают в реальный мужской пенис, герои совокупляются, мучают и изводят друг друга, устраивают по любому поводу кошмарный карнавал или просто бои без правил, высмеивают, может быть, Трампа, а может, и не его. Сквозь электронную музыку прорываются Григ, Вагнер и Верди, маршируют войска и детские отряды, летают бутафорские истребители, бесчинствует нью-йоркская полиция, раскрашенные холмы сменяются двухэтажными криминальными задворками мегаполиса…
Имеет ли треш-сага от «Винге/Мюллер» какое-то отношение к великой драматической поэме Генрика Ибсена? Самое непосредственное.
«Пер Гюнт» — поэма о грешной жизни, жизнеописание героя-бунтаря, отравленного гордыней и совершившего чуть ли не кругосветное путешествие, прежде чем понять ценность земной любви и верности.
Так что придуманный постановщиками «трип» вполне можно счесть добросовестной современной интерпретацией, просто очищенной от романтической традиции толкования пьесы и любого рода театральной рутины. Впрочем, немало в спектакле «Фольксбюне» и привходящих рефлексий. Ведь ибсеновский Пер приносит самого себя в жертву мечтам — но чем, как не безумной мечтой, можно считать идею тяготеющего к бесконечности театрального марафона? Новый берлинский Пер Гюнт, закомплексованный подросток с красными глазами, обещает сделать нечто грандиозное, и веселое безумие длинного вечера на площади Розы Люксембург скрашивает разделяемое слишком многими ощущение падения в преисподнюю. «К черту искусство!» — кричит Пер Гюнт, но верить ему нет никаких оснований.