Точка полета

Исполнилось 96 лет Полине Лобачевской — выдающемуся педагогу (она выучила во ВГИКе не одно поколение режиссеров) и музейному куратору. Несколько лет назад Москву поразил мультимедийный, дизайнерски и технически изощренный проект Музея AZ (Анатолия Зверева) «Свободный полет» — о внутренней связи творчества советских художников-нонконформистов и кинематографа Андрея Тарковского. До этого выставка того же музея под названием «Новый полет на Солярис» прошла во Флоренции и Монце, рядом с Миланом. Обе инициировала Полина Лобачевская; именно личность куратора, одинаково близкая изобразительным искусствам и режиссерскому кинематографу, привела музей к таким смелым проектам. Их осуществляла большая группа сотрудников, но Полина Ивановна была мозгом и душой. Ее интеллекту, фантазии, энергии, креативности и художественному чутью могли позавидовать коллеги втрое моложе.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Мы познакомились давно; я и моя жена учились на киноведческом факультете ВГИКа, а Лобачевская преподавала на режиссерском. Среди ее учеников — Александр Сокуров, она сыграла роль в становлении как кинематографиста Рустама Хамдамова. Хотя ВГИК считался идеологическим вузом и управляли им проверенные партийные кадры, здесь все же многое позволялось. Вальяжный Сергей Герасимов во вгиковской атмосфере часто сбрасывал имидж официального босса; в один из таких счастливых моментов он разрешил Полине Лобачевской осуществить ее заветный проект — постановку студенческого спектакля по «Трехгрошовой опере» Брехта. По тем временам то была неслыханная смелость.

ВГИК 1960–1980-х годов был замечателен присутствием нескольких преподавателей, которые вообще никак не соприкасались с идеологией.

Они были высокими профессионалами, блистательными лекторами и абсолютно независимыми в своих суждениях и поступках личностями. Их так не хватает в сегодняшнем ВГИКе, их так не хватает в сегодняшней жизни — профессиональных авторитетов, которые в то же время были бы авторитетами моральными.

Это читавшие зарубежную литературу Владимир Яковлевич Бахмутский и Ольга Игоревна Ильинская, преподававшая историю живописи Паола Дмитриевна Волкова, это Ливия Александровна Звонникова — специалист по русской литературе ХХ века. Потом к этим богам вгиковского олимпа присоединился Мераб Константинович Мамардашвили. Увы, никого уже нет в живых. Кстати, и Бахмутский, и Мамардашвили родились в сентябре, и совсем недавно ученики их нежно вспоминали.

Как я им всем благодарен. И не за одну науку, но едва ли не больше — за личное общение, которое они щедро дарили нам, студентам, между делом вытряхивая из наших голов совковую пыль. Мы вместе курили в перерывах, а иногда и в аудиториях, продолжая обсуждать учебный материал или новые фильмы. Мамардашвили садился на парту, закуривал трубку и читал лекцию для троих аспирантов, одним из них был я. Это не были лекции в рутинном понимании; рассказывая о чем угодно, Мераб не «просвещал» нас и не учил запоминать факты. Он пробуждал способность воспринимать философию как инструмент развития самостоятельного мышления. Лекция могла быть посвящена чему угодно, а в конце лектор говорил, что то же самое можно описать и проанализировать в терминах любимого им Декарта или даже суфийской мистики.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Встречались мы с нашими учителями и «на дому» за рюмкой водки, а с Ольгой Игоревной и ее мужем, литературоведом Борисом Сергеевичем Емельяновым, вообще близко подружились. Они жили и умерли как настоящие русские интеллигенты — в пропитанной книжной пылью квартирке в пролетарском Бибирево, ни разу не побывав в Европе, культуру которой знали как мало кто из ее коренных жителей.

Это время и это место запечатлелось в памяти как некий Эдем, почти платоновская академия, дарившая нам общение, лишенное всякой корысти и пошлости. В эту компанию влилась также Ирина Павловна Чухрай, жена автора «Баллады о солдате» Григория Чухрая. Она была очень доброй, веселой, намного пережила мужа, и именно сегодня я узнал о кончине долгожительницы. Ей было 105 лет!

Позднее, уже в перестроечную пору, к нам присоединялся приезжавший из Америки Наум Коржавин, и в этой же компании мы познакомились с Полиной Лобачевской. После смерти Ольги Игоревны она стала для нас новым центром притяжения. И еще, конечно, все восхищались ее красотой, становившейся только ярче с течением времени. Для нас, совсем молодых, Полина Ивановна должна была восприниматься «дамой в возрасте», но все эти определения ей решительно не подходили. «Она продала душу дьяволу»,— негодовали завистницы.

А Коржавин, подписывая ей свой поэтический сборник, придумал стихотворную рифму: в первой строке было что-то про Россию, вторую помню хорошо: «А Полина все красивей».

В это же время, через ту же Полину, мы открыли для себя Анатолия Зверева, с которым она дружила и которого мы раньше знали в основном понаслышке. И даже купили его работу у одного коллекционера за сумасшедшие деньги — 200 или чуть не 300 рублей! Мы только что окончили ВГИК, были бедны как церковные мыши, и однако в нашем доме (собственно, дома-то еще не было, мотались по съемным квартирам) появилась чудесная акварель Зверева внушительного размера — букет цветов в зеленом кувшине. В сердцевине этого букета, если в нее вглядываться, можно было прозреть бесконечность, затягивающую «воронку времени», вход в космос, в иную вселенную. Известно, что Зверев писал не всегда качественными красками, а часто тем, что под руку попадется. Букет «зацвел» — в нем завелся грибок, и спасти его, и то лишь процентов на восемьдесят, сумели только очень хорошие реставраторы из Музея Рублева.

Для меня Зверев был уже легендой, для Полины Лобачевской — другом и современником. Потом пролетели годы, мы с Полиной долго, очень долго не виделись. Я никак не предполагал, что этот круг судьбы замкнется спустя четверть века в Музее AZ и мы снова встретимся в совместной работе над книгой от Тарковском. Не думал, что все соединится: ВГИК, Тарковский, Зверев, воспоминания о советской Атлантиде и новый полет на Солярис.