«Я никогда не признаю того, чего не совершал»

Бывший президент Франции Николя Саркози дал интервью Le Journal du Dimanche. Это издание он выбрал, возможно, потому, что его журналисты были явно на стороне экс-главы страны, считая, что французское правосудие и образ Франции стали первыми жертвами приговора. В своей редакционной статье еженедельник сравнил экс-президента с героем Дюма — Эдмоном Дантесом. В ожидании нового появления в Париже таинственного графа Монте-Кристо с основными позициями интервью знакомит корреспондент “Ъ” во Франции Алексей Тарханов.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Утром после приговора, рассказывает бывший президент, он отправился на свою раннюю пробежку и был поражен поддержкой улицы: прохожие останавливали его и выражали сочувствие, автомобилисты сигналили и приветствовали. Надо напомнить, что господин Саркози живет не в рабочем предместье и соседи у него соответствующие, понимающие. Большинство людей, среди которых он живет и с которыми ведет дела и знакомства, поддерживают его и продолжают считать важной фигурой современной Франции.

Мнения о приговоре сейчас разделены поровну: виновен — не виновен, получил по заслугам — осужден врагами.

Как бы то ни было, Саркози считает — и каждая пробежка укрепляет его в этом мнении,— что речь идет не только о его личной судьбе: «Пошатнулся сам принцип верховенства права — краеугольный камень Республики».

Бывший президент напоминает журналистам: за 12 лет расследования были направлены десятки международных поручений, проведены сотни допросов, проверок счетов и имущества его семьи. «Два следственных судьи поочередно изучали мою кампанию — сначала по делу Бетанкур (связано с обвинениями наследницы дома L’Oreal Лилиан Бетанкур в выплатах членам французского правительства, связанным с Николя Саркози, в 2010 году.— “Ъ”), затем по этому,— и оба пришли к выводу, что ни одного цента ливийских денег в моих счетах нет. И никакого личного обогащения»,— настаивает он.

По его словам, контакты с Ливией следовали дипломатической линии, заданной еще президентом Жаком Шираком. У Николя Саркози были веские причины для восстановления отношений с Муаммаром Каддафи. Во-первых, речь шла об отказе от терроризма и выплате компенсаций жертвам терактов. Во-вторых, по его утверждению, Каддафи демонстрировал готовность смягчить режим и искать пути сотрудничества с Западом. Кроме того, Саркози считал важным использовать ливийский канал для сдерживания потоков нелегальной иммиграции через Средиземное море. Он оправдывает и интервенцию 2011 года, напоминая, что Каддафи стал врагом собственного народа, применяя авиацию против соотечественников в Бенгази: «Я думал, что впервые со времен Лоуренса Аравийского европейцы могут прийти на помощь арабской улице, восставшей за свободу».

Саркози указывает, что ключевой документ — о том, что якобы Каддафи поддержал его кампанию в обмен на преференции,— опубликованный левым изданием Mediapart в 2011 году и положивший начало делу, был признан судом «вероятно поддельным». «Если есть подделка, значит, были и фальсификаторы, и манипуляторы. Это заговор. В нормальном мире все обвинение должно было бы рухнуть. А суд сделал наоборот»,— говорит он.

Саркози, впрочем, заявил, что не собирается судиться с изданием: «Их активизм всем известен, они хотели прекратить мою политическую карьеру — в этом они преуспели. Но моя борьба — не с ними, а за верховенство права».

Отдельный вопрос касался обвинений в уничтожении архивов Каддафи, которые якобы могли содержать компрометирующие документы. «Это смешно,— отвечает Саркози.— Между моментом, когда мы вступили в войну, и смертью Каддафи прошло семь месяцев. У него и его окружения было предостаточно времени, чтобы обнародовать все, что они хотели. Если ничего не было опубликовано, то лишь потому, что ничего не существовало — ни мест, ни банков, ни сумм, ни номеров счетов, ни переводов. Потому что там просто нечего искать».

Суд, по его словам, признал отсутствие в деле следов ливийских средств, но почему-то осудил его, предположив, что его сотрудники могли «замышлять незаконное финансирование». «Меня приговорили потому, что суд решил: возможно, я мог позволить двум моим сотрудникам замышлять что-то незаконное, хотя доказательств этому тоже нет. Это нелепо»,— утверждает бывший президент.

Особое возмущение у него вызвала назначенная «немедленная исполнимость приговора» — мера, которую не просила даже прокуратура. «Это исключительная санкция, которая требует особого и мотивированного решения. Суд сослался на "риск нарушения общественного порядка". На каком основании? Дело двадцатилетней давности, я оправдан по трем пунктам из четырех, добросовестно являлся в суд, отвечал на вопросы более тридцати часов. Говорить о "риске бегства" смешно. Пусть заберут мой паспорт, если хотят»,— резко сказал он.

«Подумайте: на той же неделе, когда суд отпустил людей, напавших на полицейского, меня приговаривают к пяти годам немедленного лишения свободы»,— продолжает экс-президент. «Настолько ли я опасен, что меня нужно как можно скорее заключить под стражу?»

Саркози рассказал, что его поддержали тысячи французов, премьер-министр, министр внутренних дел и даже президент Эмманюэль Макрон, с которым у него «есть разногласия, но он все же проявил поддержку».

Многие политики, по словам Саркози, выражают не только сочувствие лично ему, но и тревогу за состояние правового государства. По его мнению, дело нанесло ущерб самой Франции: «В мировой прессе пишут, что она стала страной, где гражданин может бояться правосудия».

На вопрос, не надеется ли он на президентское помилование, бывший президент отвечает: «Ни в коем случае. Чтобы быть помилованным, нужно признать вину. Я буду бороться до последнего вздоха за признание своей честности». Саркози подчеркивает: «Если я должен буду спать в тюрьме — я буду. Но я никогда не признаю того, чего не совершал».