Эхография биографии

В художественном Музее Фолькванг в немецком городе Эссене открылась выставка, посвященная 70-летию со дня рождения выдающегося южноафриканского художника и режиссера Уильяма Кентриджа. Она называется «Слушай эхо», но это, как поняла Эсфирь Штейнбок, не единственное послание юбиляра его зрителям и почитателям, коих в мире становится все больше.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Легче сказать, чем не занимается Уильям Кентридж, чем точно очертить круг его занятий: он и художник, и график, и аниматор, и писатель, и эссеист, и перформер, и режиссер, причем как кукольного, так и музыкального театра. Можно сказать, и философ. И еще, конечно, гражданский активист, потому что многие его произведения так или иначе посвящены практике и наследию апартеида в его родной Южной Африке. Если посмотреть шире, то занимает его и тема насилия вообще, тема больших социальных утопий прошлого века, превратившихся в свои противоположности, как и связанная с ней тема судьбы художественного авангарда,— об этом он размышлял при постановке оперы Дмитрия Шостаковича «Нос». Среди материалов к этой постановке серия литографических коллажей «Портреты для Шостаковича» — там и Ленин, и Маяковский, и сам композитор, и некто в пиджаке с пустой внутри красной окружностью вместо головы. Кентридж перенес действие гоголевской повести в советскую эпоху, чтобы показать столкновение живых людей с бездушной бюрократией.

Вообще, основа всего творчества Кентриджа — рисунок, который превращается в анимацию. Прославился он когда-то, еще в начале 1990-х годов, именно черно-белыми «мультфильмами», посвященными истории своей страны. Рисунки Кентридж создает черным углем, иногда используя акварель, чернила или пастель, хотя к другим цветам прибегает редко. Нарисованное он снимает камерой, затем частично стирает элементы изображения, одновременно добавляя новые, снова снимает и так создает «пошаговую анимацию», когда изменения рисунка можно увидеть в динамике. Следы стирания тоже остаются на бумаге, таким образом изображение словно помнит свое недавнее прошлое — и мотив памяти становится одним из главных для художника, безо всякой необходимости отдельно манифестировать его.

Одним из самых знаменитых произведений Уильяма Кентриджа, представленных на ретроспективе в Эссене, до сих пор остается «Black Box» 2005 года, миниатюрный театр-коробка, который воспроизводит старинную сцену, с перспективой кулис и падуг и разными механическими хитростями, спрятанными как над, так и под сценой. С помощью фронтальной видеопроекции и ее наложения на различные движущиеся объекты Кентридж на самом деле говорит о геноциде народа гереро, учиненном немецкими солдатами в начале прошлого века на территории нынешней Намибии. Но вообще-то зритель смотрит это удивительное представление еще и как своего рода дадаистское произведение, состоящее из неожиданных, алогичных, гротесковых сочетаний и при этом необычайно увлекательное.

Едва ли не центральное место в экспозиции занимает серия больших рисунков «Колониальные пейзажи», созданная для одного из спектаклей основанного Кентриджем в ЮАР и всемирно известного кукольного театра «Хэндспринг». За основу рисунков взяты иллюстрации из воспоминаний деловых путешественников из Европы, которых теперь иначе как колонизаторами называть не положено. На этих иллюстрациях часто изображали величественные картины природы, которой любуются «гости». Кентридж исключает их из пейзажей, заменяя людей предметами и геометрическими фигурами, которые напоминают измерительные приборы: ведь все в чужих землях должно было быть измерено, посчитано и впоследствии использовано для метрополий.

Впрочем, не при кураторах (и, скорее всего, не при юбиляре) будет сказано, но антиимпериалистическую «повестку» в описаниях выставки можно легко прикрыть ладонью — менее впечатляющими и эмоционально выразительными фантазии Уильяма Кентриджа от этого не станут. Кентридж отказывается от линейных, логически выверенных сюжетов. Его анимационные фильмы часто похожи на интуитивные, произвольные истории, в которых все может превратиться во что угодно иное, пренебрегая всеми мыслимыми законами времени и пространства. Если добавить, что художник любит дополнять рисунки текстовыми, а иногда и архивными материалами, а также фотографиями и иными свидетельствами, то несложно поверить, что пространство ассоциаций при знакомстве с его уникальным личным миром расширяется до невиданных пределов. Кентридж никогда ничего не объясняет, но неизменно завлекает и подчиняет себе.

Пять лет назад, когда началась пандемия и вызванный ею режим «изоляций» — тоже ведь своего рода политика апартеида,— Кентридж решил, что наступило время саморефлексии (которой, густо замешанной на его тонкой иронии и самоиронии, он не был чужд и до «ковидных» лет), и снял серию фильмов, где рассуждал о своей личной практике. В них он ведет диалог со своим двойником, причем часто и намеренно сам себе противоречит. Фильмы, где есть рассуждения о судьбе, о связи внешнего и внутреннего мира, о противоречиях социальных теорий и много еще о чем, показывают в последнем зале выставки, стилизованном под рабочую студию Кентриджа. А на заключительной в экспозиции работе, названной «Я смотрю в зеркало, я знаю, что мне нужно», нарисованы два человека-кофейника, пустившиеся почти в рукопашную. Кентридж говорит, что герой в костюме с бабочкой и головой в виде кофейника — это его автопортрет. Что же, весьма неплохо для таких времен, как наше.

Эсфирь Штейнбок