Министерство иностранных тел

На третьей неделе Biennale de la danse французско-аргентинская команда представила фантазийную архаику, португальцы экспрессивно выразили свое отношение к будущему, а пожилой Уильям Форсайт утверждал, что настоящее в прошлом. Рассказывает Татьяна Кузнецова.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

В последнее десятилетие зрители Лионской биеннале стали куда менее привередливыми, чем в эпоху основателя фестиваля Ги Дарме, завлекавшего лионцев зрелищами красочными и занимательными. Теперь терпеливая публика готова, например, битых 40 минут смотреть (в проекте, именуемом «Лес»), как 30 волонтеров стоят на голове. Но когда намечается что-то неординарное, на представление не прорваться. Так, в огромном зале старинного госпиталя Hotel Dieu, где трудился врачом Франсуа Рабле, два совершенно голых бразильца полчаса мерно топотали массивными кроссовками, то и дело внедряясь в ряды возбужденной публики и там замирая в «античных» позах. Замысел состоял в том, чтобы неловкость испытывали не артисты, а зрители. И он удался: с комической невозмутимостью артисты изучали реакции людей, пришедших поглазеть на наготу их изумительно красивых эбеновых тел.

Красивых тел на этой биеннале действительно было немного — сегодня принято считать, что танцевать вправе каждый тюфяк. Физическая красота артистов труппы португальца Марко да Сильва Феррейры обеспечила львиную долю успеха его часовому шоу «F*cking Future» на музыку Руи Лимы и Серхио Мартенса. Щеголяя роскошными телами и завораживая сумрачным темпераментом, артисты исполняли моторную репетативную хореографию безупречно синхронно, но — в отличие от схожего приема Шарон Эяль — не скрывая личных эмоций. В итоге, несмотря на дымы, гуляющие по сцене лазерные лучи и «общую могилу» исполнителей в финале, будущее жизнелюбивых красавцев не казалось вовсе безнадежным.

В отличие от будущего Dresden Frankfurt Dance Company, бывшей форсайтовской труппы, которой уже третий год руководит грек Иоаннис Мандафунис. Две мировые премьеры заставили думать, что лучшие дни компании уже позади, несмотря на то что одну из них — «Развлечение» — поставил сам Уильям Форсайт. «Развлечение» оказалось по-стариковски скучным и было похоже на сдачу экзамена по усвоению форсайтовской программы «Технология импровизации». В тишине — только под оканье, шипенье, цоканье неподвижно стоящего «класса» — каждый из «учеников» складывал движения-комбинации, заученные по букварю мэтра.

Ту же технику, только в развитии, представил Иоаннис Мандафунис в своем спектакле «Лиза». Темой для импровизации худрук и его артисты выбрали судьбу Осипа Мандельштама. Его стихи декламировала солистка-петербурженка, сопровождая текст танцем ломким и застенчивым. Интеллигентный юноша в жилете и бриджах составил с ней романтический дуэт, и эта любовная линия оказалась единственно внятной в хаосе танцевального общения девяти артистов. Дореволюционную Россию артисты представляли себе в духе Чехова — шутки, подтрунивания, обиды, примирения. Ужасы сталинизма олицетворял «снег», валивший с колосников, и пластическая истерика интеллигенции с невнятными криками в микрофон на разных языках. Этот прекраснодушный спектакль, меняющийся с каждым представлением (импровизируют артисты прямо на сцене), вызывает уважение и даже сочувствие своей искренней любовью к русской культуре. Но будущее труппы, ограниченное уроками форсайтовской импровизации, выглядит все же ненадежным.

Самым же зрелым и цельным спектаклем оказался французско-аргентинский опыт по вольной интерпретации аргентинской и перуанской архаики. Всех мифологических богов и духов в спектакле режиссера Нины Лэне представляли недурно поющий хореограф Франсуа Шено и Надя Ларше, певица-композитор, главный знаток праисторического фольклора Аргентины, не только музыкального, но и танцевального. Шесть одетых в черное музыкантов-аутентистов сопровождали главных героев в подземный и горний миры — на сцене высилось нечто вроде окаменевшего дерева, на кроне и между корней которого разыгрывались основные коллизии. Живая чувственная музыка — то меланхоличная, то грозная, то ликующая — превращала действо в завораживающий обряд с харизматичными артистами-шаманами в невероятных костюмах, похожих на буйные фантазии Арчимбольдо. Современная – вывороченная и заторможенная — пластика была уделом подземных злобных «гномов». Божества предпочитали национально-культовые гаучо и маламбо. В рискованных неистовых коленцах этих плясок насмотренный глаз без труда опознавал одноименные танцы, вывезенные артистами Игоря Моисеева из Аргентины. Технически Франсуа Шено, облаченный в золоченые сапожищи на высоких каблуках, плясал не хуже наших заслуженных-народных, но держался иначе — надменнее и необузданнее: бог все-таки. Собственно, таким — почти божественным, во всяком случае выходящим за сиюминутные моды и критерии — и выглядело это неконъюнктурное действо, столь неожиданное на Лионской биеннале с ее стараниями учесть все тенденции сегодняшнего дня.

Татьяна Кузнецова