премьера кино
"12" Никиты Михалкова выходят в России под аккомпанемент изрядного шума, произведенного на Венецианском фестивале, где фильм получил специального "Золотого льва" (см. Ъ от 10 сентября). Но режиссер подчеркивает, что ему важнее прием, который ждет картину на родине. Признают ли ее создателя после восьмилетней творческой паузы в качестве кинематографического лидера — вот вопрос, на который хотел бы ответить АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.
Интуитивное угадывание массами лидера — внутренняя тема фильма "12", а не сюжет, взятый из телепьесы Реджинальда Роуза и картины Сидни Люмета "12 разгневанных мужчин". Там было двенадцать мужских эго, которые схлестнулись в душной комнате на заседании суда присяжных. Схлестнулись на почве взыгравших амбиций, разного жизненного опыта и социального статуса, но в итоге сошлись на базовом понимании демократии. Власть большинства предполагает право меньшинства выдвигать свои аргументы. Даже если меньшинство фигурирует в единственном числе, как герой Генри Фонды — рыцарь справедливости и закона, умеющий убедить остальных, никого не осуждая и не оскорбляя, сохраняя сосредоточенность и спокойствие, даже когда его душит гнев. Результат мы видим через полтора часа экранного времени. Темнокожего парнишку из трущоб вначале хотели дружно отправить на электрический стул за убийство отца, а в итоге единогласно признают невиновным.
В отечественной версии все совершенно иначе при чисто внешней схожести. Вместо пуэрто-риканского — чеченский подросток, переживший гибель родителей и усыновленный офицером-федералом, в убийстве которого его и обвиняют. Тут уже сама ситуация настолько экстраординарна, что требует для разрешения других средств, разум и закон здесь не помощники. И вообще, кто в России живет по закону? Когда один-единственный из присяжных поднимает голос сомнения в виновности подсудимого, он не выдвигает никаких доводов, а предлагает собравшимся "хотя бы поговорить". Присяжные, уже готовые было разбежаться по спешным делам, застревают в зале надолго. Им предстоит не только пересмотреть приговор, но и стать участниками глобальной трагикомедии российской жизни.
Героя Фонды в американской версии в русской играет Сергей Маковецкий, и с самого начала его герой рассчитывает не на аргументы, а на чувства и на чудо. В заплеванном школьном спортзале, куда загнали присяжных, он находит укромный уголок и в начале заседания ставит иконку. Потом сюда залетит воробей, святой дух этой Тайной вечери, а в финале тот же герой Маковецкого уберет образок и откроет окошко для птички с ключевым словом: "Хочешь лететь — лети, хочешь остаться — останься. Только решай сама". Как говорит сам режиссер, это и есть призыв к демократии. Но демократия в русском варианте все равно другая — то ли суверенная, то ли еще какая-то особенная, леший ее знает.
Как и в картине Сидни Люмета, у присяжных нет имен, поэтому проще всего обозначать их именами артистов — по большей части первоклассных и знаменитых. Почти у каждого будет свой коронный монолог сквозь смех и слезы. "Метростроевец" Алексей Петренко расскажет, как капитализм довел народ до ручки и чуть не до автомата. "Антисемит" Сергей Гармаш разжалобит раскаянием за жестокость к сыну, едва не оказавшемуся в петле. "Еврей" Валентин Гафт не станет трактовать Талмуд, зато вспомнит, как его отец бросил мать ради красавицы-литовки из вражеского стана. "Хирург" Сергей Газаров проучит ксенофобов и даст мастер-класс кавказского артистизма, мужества и благородства. "Актер" Михаил Ефремов сыграет печаль, струящуюся под маской клоуна. Почти у каждого вскроется своя драма — даже у кладбищенского начальника (Алексей Горбунов), обирающего похоронные процессии, но не чуждого благотворительности и живущего по понятиям.
Среди этих эпизодов преобладают сильные, энергичные, хоть в актерские хрестоматии включай, есть с перебором, но и они работают на то, чтобы над съемочной площадкой образовался плотный сгусток эмоций. Это коллективное бессознательное общества, все еще переживающего "эпоху перемен", хотя в сущности не очень-то изменившегося со времен оных. В таком эмоциональном сгустке для рацио нет места. И когда оно появляется, конструкция фильма сразу слабеет. Как в случае с пародийным губошлепом (Сергей Арцибашев), карикатурно представляющим "демократическую общественность". Слово не воробей, а в фильме сказано много слов, не всегда справедливых. Вот "телемагнат", который напоминает злой шарж на Дмитрия Лесневского. Неубедительно не оттого только, что его играет Юрий Стоянов, персонаж совсем из другой оперы. Но слишком видна тенденциозность, с которой выписали этого героя сценаристы Александр Новотоцкий и Владимир Моисеенко (именно они под патронажем Дмитрия Лесневского работали над сценарием "Возвращения"). Господин Лесневский, кстати, в отличие от многих других, своих убеждений не менял и флюгером не был.
Среди действующих лиц фильма есть не один (в этом принципиальное отличие от Люмета), а два, которые создают духовные точки притяжения. О первом уже говорили: это герой Сергея Маковецкого, второго, председательствующего, играет сам Никита Михалков, и с ним все особенно непросто. Художник, бывший офицер, явно из спецслужб, с суровым взглядом и наворачивающейся на глаза слезой. Знает все заранее — и то, что парень невиновен, и что на воле ему опаснее, чем в тюрьме, и что у нас, стало быть, за страна. Знает цену людям и как ими манипулировать, но делает это исключительно во благо. Берет на себя ответственность, когда остальные, даже лучшие, уходят в кусты. Представляет патерналистский гуманизм и настаивает на его актуальности для нынешней России. Персонаж органичный в концепции фильма, и в этом причина его появления, а не только в режиссерско-актерском нарциссизме. Актер Никита Михалков сыграл режиссера судебного действа, режиссер Никита Михалков срежиссировал "большую постановку жизни".
Жанровый характер этой постановки другой, чем в "Урге" и "Сибирском цирюльнике". Он определяется не масштабом, не степной или лесной ширью, а проработкой деталей, насыщением замкнутого пространства воздухом и светом, многокамерной съемкой (оператор Влад Опельянц), позволяющей ловить спонтанные реакции артистов. Выходы из спортзала во внешний мир с точки зрения эстетики вряд ли что-то добавляют к балансу фильма, более того — условность "чеченских" сцен проигрывает по сравнению с "реальной жизнью" суда присяжных. Однако эти выходы значимы на фоне почти полной интерьерности российского кино, упорно бегущего от трагедий и проблем в сторону виртуальных аттракционов. И как раз в этом смысле новых кинематографических лидеров у нас что-то не больно появляется, а те, кто на это претендует, пока профессионально зажаты и социально аутичны.
Если модель общества в "12" остается вечно верна для России ("демократическая общественность" убога, народ забит, закон бездействует, и надежда только на сильных лидеров), можно предположить, что сработает и заложенный в фильме механизм отношений "вождя" и "масс", выстрелит его внутренний политический месседж. Если же нет, лидера будут угадывать и выбирать по другому принципу — кто знает, может, в отдаленном будущем даже по люметовскому.