премьера театр
Сценической истории пьесы Чехова "Иванов" в этом году исполняется 120 лет. Лев Эренбург, художественный руководитель петербургского Небольшого драматического театра, посвящения дате не делал. И правильно, считает РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ: его "Ивановъ", премьера которого состоялась только что, с традицией истолкования пьесы находится в очень плохих отношениях.
Смотреть "Иванова" в Небольшом драматическом театре зрителю трудно, местами почти невыносимо. Не сразу, только ко второму действию, понимаешь, что невыносимость эта — не качество спектакля, а суть постановочного замысла Льва Эренбурга. "Для меня театр — это непримиримость с жизнью",— говорит режиссер. По отношению к его прошлым спектаклям, самым успешным и цельным из которых был, пожалуй, "На дне" Горького, столь жесткое кредо режиссера смотрелось бы максимой. В "Иванове" оно может быть вынесено в эпиграф.
Чеховскую пьесу в разное время решали, разумеется, по-разному: путь героя к самоубийству объясняли то его личной виной, то глухотой окружающих, то духотой общей атмосферы в обществе, то еще чем-нибудь. Однако какими бы ни были "Ивановы" в общем и заглавный герой Николай Алексеевич Иванов в частности, история предполагала — с той или иной долей уверенности — хотя бы теоретическую возможность того, что сам герой и весь мир могли бы быть и лучше. Лев Эренбург такой возможности, кажется, не допускает даже теоретически.
Его "Ивановъ" — про людей неприятных, некрасивых, никчемных, на которых вроде бы самой природой наслана какая-то жуткая порча. Что б они ни делали, не идут дела. И чувства тоже "не идут": вроде говорят о любви, а на деле просто впиваются друг в друга, как пиявки. Совершив неловкость или нелепость, пытаются ее исправить, а получается только еще хуже, еще более глупо, жестоко и некрасиво. И все-то они стремятся как-нибудь преодолеть эту жуткую закономерность, освободиться, как-нибудь выскочить из своих тел, а заодно и из своих судеб. Кувыркаются через голову, ныряют в пруд, без особой на то необходимости раздеваются догола, кричат друг на друга, покушаются на самоубийство. Действие дробится на эпизоды и словно завихряется — режиссер под громкую музыку "уводит" сцены в безнадежную темноту отчаянных человеческих истерик.
Мучительно ищешь, на кого бы выплеснуть ту порцию сочувствия, без хотя бы минимальных запасов которого в России на чеховские постановки соваться не велено. Не на Иванова (Константин Шелестун) — это ясно сразу. Может быть, на старого приживала графа Шабельского (Вадим Сквирский)? Он до поры до времени сохраняет человеческий облик. Но в последнем действии мало того что переодевается в какое-то неприлично дамское исподнее, так еще и норовит каждую минуту присесть посреди сцены и сделать по-большому. Или хотя бы на обреченную на смерть от чахотки Анну Петровну? Однако Сара (Ольга Альбанова) заканчивает жизнь вовсе не иссушенной болезнью страдалицей, а клоунессой, неестественной ломакой, даже с чертами веселой ведьмы.
Про Лебедева и Зинаиду Саввишну говорить не приходится. Остаются немногие: общий список чеховских персонажей сокращен, вычеркнуты массовка гостей и колоритная старуха Авдотья Назаровна (в молодой труппе НДТ ее и играть-то было бы некому). Помощь приходит, откуда Чехов не ждал бы: режиссер добавляет к пьесе старых еврейских родителей Сары. "Ивановъ" Льва Эренбурга начинается и заканчивается присочиненными к пьесе сценами: мать Анны Петровны сидит у постели парализованного отца, они вместе грезят о Стене Плача и Синае, который никогда не увидят. Обрывается, впрочем, последняя сцена на полуслове, и актеры торопятся на поклон — так что и их не "пожалеть".
И не то чтобы этот неприятный мир был каким-то гротесковым преувеличением — как бывает, когда смотришь на сцену и понимаешь, что режиссер намеренно сгустил картину жизни, превратил персонажей в карикатуры. Нет, Лев Эренбург ничего не "сгущает" — он так видит. Зритель, кажется, это понимает раньше, чем постановщик отваживается объявить диагноз, поэтому и не очень-то смеется зал на тех моментах, где, как сообщает программка, "трагедия оборачивается комедией, драма — фарсом". Не до фарса. Иванову, который выплескивает на сцену кровавого цвета жидкость и валится на пол, остальные могут только позавидовать — отмучился.