«В этом и был смысл — чтобы в таком аутсайдерском подполье обнаружить жизнь»

18 и 19 сентября на новой сцене Александринского театра пройдут гастроли московского театра «Практика». Самые юные брусникинцы на долгое время стали завсегдатаями столичных барахолок, чтобы создать энциклопедию непарадной жизни в жанре вербатим. Режиссером постановки выступил Юрий Квятковский — режиссер, актер, преподаватель школы-студии МХАТ и «Мастерской Брусникина».

— Чья была идея «Барахла»?

— Каждый поток (а поток — это четыре года) ищет тему для документального семестра — так, например, появились знаменитые спектакли «Транссиб» и «Это тоже я». У истоков конкретно «Барахла» стояла наша выпускница Маша Лапшина, ее многие знают по участию в шоу «Голос». Она, видимо, живет недалеко от барахолки: начала выкладывать в соцсети рилсы с обитателями блошиного рынка. И там были настолько колоритные персонажи, что у нас, педагогов, возникла идея познакомить с ними студентов.

— Спектакль готовился полтора года. За это время у артистов появились любимые барахолки? Или это все-таки собирательный образ?

— Барахолок в Москве и Подмосковье много, любимые у каждого свои. Мы не анализируем какую-то конкретную локацию. И хотя их названия присутствуют, идея совсем не в этом. Когда ты попадаешь на блошиный рынок, если ты студент (как, собственно, для абсолютного большинства наших молодых актеров было), все-таки испытываешь шок. Окунуться в этот мир после родительских домов, практически сразу после школы,— это испытание. Потому что ты попадаешь в среду агрессивную и, может быть, маргинальную. Это не только яркий мир, он еще и жестокий, во многом построенный на судьбах людей, которые не вписались в рядовое и благополучное течение жизни. Там много покалеченных судеб. В этом, наверное, и был смысл — чтобы в таком аутсайдерском подполье обнаружить жизнь. И когда эта жизнь обнаруживалась, возникали судьбы, и вдруг появлялась какая-то трансформация внутри самих актеров. Поэтому в большей степени постановка — анализ человеческой судьбы, чем сама эстетика блошиных рынков.

— Бывало, что актеры становились приятелями со своими героями?

— Да, это как раз часто случается в документальных исследованиях. По крайней мере, на момент сбора материалов, конечно, коммуникация возникала — вряд ли дружеская, но что-то люди начинали друг от друга хотеть. Не только актеры, которым нужен материал: иногда человеку надо выговориться или просто обменяться энергиями. Все-таки в нашем случае речь идет про молодых, обаятельных, активных людей, и эта энергия может, что называется, сделать день.

— Сколько человек задействовано в «Барахле»?

— На курсе обычно двадцать пять человек, здесь — в районе двадцати. Практически весь курс.

— Первые рецензии на спектакль звучат так: может быть, не все в этой постановке — звезды, но очевидно, что новые звездочки есть. Вы согласны?

— «Звездочки» — не понимаю, что это за термин. Относительно чего звездочки? Я знаю абсолютно бессмысленных артистов, которые востребованы в сериальном бизнесе. Это звездочки или не звездочки?

— Для меня — нет.

— Я работаю с молодыми людьми, которые занимаются театром. Шанс плодотворной творческой жизни есть у каждого. А там уже кто чего захочет. Или как получится. Судьба актерская и творческая — это все равно игра вдолгую. Чтобы понять, насколько они будут реализованы в мастерстве, нужно вернуться к вопросу лет через двадцать. В текущий момент могу сказать, что нам классно вместе.

— Музыка — одна из важных составляющих «Барахла», верно?

— Да, это наша концепция: каждому персонажу создать музыкальное alter ego. В спектакле много саунда — просто потому, что сами ребята музыкальны: все молодые люди познают вселенную через музыку. Но есть ли какой-то акцент на этом? Можно ли отнести «Барахло» к музыкальному театру? Я бы так не утверждал. Все-таки основа спектакля — документальные материалы, живая речь. Это принципиальный ключ.

— Тем не менее музыканты цитируются несопоставимые — например, Мамонов и Аллегрова.

— А просто их не надо сопоставлять. Чтобы понять логику музыкального материала, нужно познакомиться с самими персонажами. В «Барахле» нет концепции подбора музыкальных номеров по каким-то определенным критериям, кроме ассоциативных. В этой постановке можно все, в том числе и в музыке. Это абсолютно игра в ассоциации.

— Не думали перенести спектакль на другую почву? Сделать из него сайт-специфик, иммерсивную постановку? В Питере отличный Удельный рынок, по нему даже экскурсии водят.

— Нет, такой идеи не было. Не знаю даже, успеем ли мы заехать на Удельный рынок: будем в Питере несколько дней, начиная с 17 сентября, а он, по-моему, только по выходным работает.

Ну и что значит «поставить спектакль»? Спектакль — это ресурс, временной и материальный. Блошиный рынок сам про себя спектакль не сделает.

Должна быть другая мотивация у актеров, у всех причастных. Тут мотивация — все-таки образовательный модуль, наши артисты обязательно проходят через семестр документального театра.

«Я существую не от спектакля к спектаклю»

— Насколько разносторонни ваши музыкальные вкусы? Что у вас в плейлисте?

— Я сейчас работал достаточно долгий период над несколькими спектаклями, где много довелось прослушать ранне- и позднебарочного материала. Все, что касается и этих композиторов, и этих инструментов,— пришлось исследовать огромные пласты музыки, которые так или иначе связаны с XV, XVI, XVII веками. Из современного я сейчас слушаю Цоя: делаю связанный с этой музыкой спектакль и поэтому погружаюсь в советские 1980-е годы.

— Что это за постановка? Когда выйдет?

— Это спектакль в Красноярске, в Пушкинском театре, он выйдет 25 октября. Идея в том, чтобы из поэтического, музыкального материала Виктора Цоя сочинить театральное действие. Такой будет эксперимент. Нельзя сказать, что мюзикл, потому что мюзикл — это скорее полифоническое действие. А у нас есть пьеса, есть драматический материал, есть аранжировки песен Цоя.

— Вы только что выпустили в МХТ «Кабалу святош» с Николаем Цискаридзе и Константином Хабенским. И это наверняка только на первый взгляд неожиданный дуэт. Расскажите об этом поподробней.

— Вопрос в чем? Получилось ли довести эту работу до логического завершения? Чтобы все были на своих местах и внутри этих партитур, этих ролей выглядели убедительно? Да, получилось.

— Какой актер Николай Цискаридзе?

— Он начинающий актер, еще первые шаги делает в этом направлении. Понимаете, когда профессионалы задают вопросы про, скажем так, уместность работы с непрофессионалами… На эти вопросы уже такое количество режиссеров ответило своими очень убедительными фильмами, спектаклями!

Великий Роберто Роселлини снял «Приход к власти Людовика XIV»: Людовика в нем играл едва ли не рабочий с завода, режиссер специально в нем искал энергию человека, который на самом деле никаким Королем-Солнце не является, а просто стесняющийся маленький человек.

У Андрона Кончаловского в «Истории Аси Клячиной, которая любила, да не вышла замуж» только Ия Саввина являлась профессиональной актрисой. Все остальные — просто жители деревень, где снималось кино. Бесконечно можно перечислять: тот же Кончаловский снял «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына», где переплетаются документ и вымысел, художественная реальность.

Я постоянно работаю с непрофессиональными артистами и понимаю, зачем мне это нужно, какую я там энергию ищу. Поэтому вопрос спекулятивный: что-то сказать про человека, который всю жизнь был на сцене, знает, что такое зрительское внимание, ведет передачи на телевидении,— спросить, насколько он себя органично на сцене чувствует. Его взяли из воды — и в воду посадили, с комфортной температурой. Это не то чтобы человек не имел никакого опыта, даже выхода на площадку. Тут совсем другая история.

— Для вас в этом случае была важна именно энергия? Другая, отличная от привычной?

— Да, это правда.

— Сколько проектов параллельно у вас в работе в данный момент?

— Я театр как раз особняком ставлю. В активном процессе у меня сейчас два спектакля. Но я развиваю себя еще и в других направлениях, подхожу к профессиональным задачам интегрально. Много чего разрабатываю, но не факт, что это реализуется. Есть какие-то кинопроекты, есть команда, с которой мы занимаемся музыкальным театром, сочиняем современные оперы. Есть задачи музыкального концерта, педагогические задачи, есть независимый театр «Практика». Я существую не от спектакля к спектаклю.

«Всматриваюсь во все, что предлагает жизнь»

— На чье творчество вы сейчас смотрите с особенным интересом?

— Стараюсь все смотреть и любые явления анализировать, особенно какие-то студенческие проявления, которые меня тоже наталкивают на некие идеи. Не позволяю себе пренебрежительно относиться к чьему-то опыту. Если попадаю на спектакль, стараюсь его исследовать, какой бы режиссер и какой бы спектакль ни был.

В современном искусстве сотни имен, которые интересуют. В театре есть абсурдисты — молодые и относительно молодые режиссеры, я бы для себя выделил абсурд как яркое направление.

Один из его лидеров — Антон Федоров. Понятно, что и у самого Антона есть пуповина, и это направление развивается: в театре «Около» началось такое движение, в пространстве «Внутри» оно есть. Всему свое время. Сейчас абсурд — реакция на социокультурные явления, ситуация, которую переживает все человечество. Зрители в таких спектаклях находят свое отражение, свои эмоции, сопереживание. Я не думаю, что это принципиально новый виток для русского театра (и уж точно не для европейского, потому что в Европе много кто этим занимается), но эти жанры звучат нынче наиболее убедительно. Они тоже не на голом месте взросли: и Могучий, и Крымов этим занимались — и, хотят они того или нет, воспитали огромное количество режиссеров, взаимодействующих с вселенной таким же образом. Это точно не театр психологического реализма, а авторский, фантазийный, абсурдистский.

Очень бедственную ситуацию переживает социальный театр, в том числе и документальный. Количество тем, рефлексии и агрессии огромно. Социальный театр всегда открывал глаза обществу на какую-то проблематику. В современной новостной повестке он с этим не справляется. Но там тоже есть свои герои, которые стараются делать полезный театр. Новых, правда, я не наблюдаю, а году в 2020-м был всплеск социального театра.

В большей степени я вдохновляюсь сейчас современным искусством, нежели театром. Но всматриваюсь во все, что предлагает жизнь.

— Независимый театр в стране остался? Или он независимый, но в определенных рамках?

— Все очень просто. Всегда тот, кто платит, тот и имеет право контролировать. Абстрактно никто не имеет права контролировать художника. Но зачастую, если театр держится на продаже билетов, на частных финансах, то он более независим, чем государственный. Сейчас, даже если ты государством не спонсируешься, оно все равно может влиять на репертуар и содержание спектаклей. Такая данность.

— Смирились ли вы со смертью вашего учителя и коллеги Дмитрия Владимировича Брусникина? Или, как говорит Марина Брусникина, ощущаете ли вы связь с ним?

— Связь ощущаю. Смирился ли? Я думаю, честно будет сказать, что с течением времени, если у тебя есть связь с человеком, взаимоотношения переходят в другой формат. Не то чтобы ты смирился — по-другому коммуницируешь. И сейчас, спустя годы, эта коммуникация более привычна, чем тогда, когда уход Дмитрия Владимировича был особенно болезненным.

— Что для вас Петербург?

— Я могу сказать, что он сформировал меня: одна из первых постановок была в Петербурге, я ездил в Питер и в кино сниматься, и просто так, у меня здесь друзья, с городом связь. Был момент, когда я воспринимал его как свое место. Прошло больше десяти лет, сейчас я снова в нем гость. Но часто думаю о том, чтобы что-нибудь сделать в Питере, мне его энергия всячески необходима.

— А она какая?

— Она дуальная. Чем глубже туда проникаешь, тем больше возникает и саморазрушений, и самокопания. Я это все на себе испытал и подтверждаю, что, если в это погружаться, можешь привыкнуть. Мне было и сложно, и интересно: такого Достоевского в себе обнаруживаешь, такого Гоголя, что просто диву даешься.

 Беседовала Наталья Лавринович