Подпольный алфавит
Выставка в «Зотове» рассказывает о диалоге авангарда и нонконформизма в легендарном журнале «А—Я»
Центр «Зотов» представил совместный проект с Музеем AZ — выставку «Путь к авангарду: диалоги художников в журнале "А—Я"». История о том, как два человека делали культовое издание о неофициальном русском искусстве, а потом закрыли его (аккурат перед тем, как их героев настигла международная слава), получилась любопытной и во многом поучительной, считает Ксения Воротынцева.
В значительной степени выставка строится на рифмах между русским авангардом и советским неофициальным искусством
Фото: Евгений Разумный, Коммерсантъ
В значительной степени выставка строится на рифмах между русским авангардом и советским неофициальным искусством
Фото: Евгений Разумный, Коммерсантъ
Выставка, подготовленная кураторами Анной Замрий и Ириной Горловой, может быть прочитана двумя способами. Прежде всего, как лихой производственный роман. Представьте, на дворе конец 1970-х, глухой застой без конца и без края. Неофициальное искусство в загоне: вроде бы есть, но совершенно невидимое для большинства. Живущий в Москве Александр Сидоров собирает материалы о нем и окольными путями переправляет в Париж. Там за дело берется Игорь Шелковский — художник, эмигрировавший во Францию в 1976 году: придумывает и верстает журнал, а заодно ищет средства на его издание. И удивительным образом находит: три номера, например, проспонсировала знаменитая галеристка, певица и коллекционер Дина Верни.
Несмотря на сложную исходную ситуацию, «продукт», если воспользоваться современным выражением, получился выдающимся. Даже его оформление спустя 40 лет — а журнал просуществовал с 1979 по 1986 год — не выглядит старомодным. Что уж говорить о содержании: крошечная редакция из двух человек (плюс помогавший из США художник Александр Косолапов), несмотря на разделявшие их тысячи километров, умудрилась создать азбуку московского концептуализма. По крайне мере многие из представителей этого направления засветились именно на страницах «А—Я»: от Ивана Чуйкова до Ильи Кабакова и Виктора Пивоварова.
А ведь обмен корреспонденцией в условиях железного занавеса был сложным и непредсказуемым. Об оперативности тоже можно было забыть. Из-за трудностей коммуникации к последнему номеру между редакторами выросла стена из обид и претензий. К тому же многие художники не хотели, чтобы их имена появлялись на страницах заграничного журнала: это сулило им проблемы на родине.
Например, представителей арт-группы «Мухоморы» забрали в армию. Об этом в письме Игорю Шелковскому, представленном на выставке, напоминает поэт Всеволод Некрасов. И выносит свой вердикт редактору журнала: никаких больше совместных дел. На что получает от Шелковского письмо с саркастическими заверениями: мол, ничего из написанного Некрасовым на страницах «А—Я» не появится. Словом, в каком-то смысле типичные редакционные будни: сходные байки может рассказать любой работник СМИ.
Вероятно, чтобы остальные зрители не заскучали, историю создания журнала на выставке изложили довольно пунктирно.
Хотя, например, дистрибуция могла стать отдельным сюжетом, ведь как-то же «А—Я» раз за разом проникал на территорию СССР, несмотря на все запреты.
Вторая история выставки более очевидная: неофициальное искусство и его предшественники в лице русского авангарда. Линия преемственности была прочерчена сразу, с дебютного выпуска, где впервые опубликовали один из теоретических очерков Казимира Малевича. Это, кстати, была «фишка» журнала — печатать лишь то, что еще нигде не издавалось, хотя ситуация, казалось бы, не позволяла привередничать. По этой причине завернули, например, одну из статей Михаила Матюшина, вышедшую ранее в книге Николая Харджиева. Кстати, о старших товарищах, и даже о Малевиче, представители неофициального искусства частенько отзывались без пиетета.
Наглядная иллюстрация — письмо Шелковского Косолапову, где припечатаны дневники Малевича: «Написано так, что ничего понять нельзя, и безграмотно, но с напором». Другой пример — знаменитое эссе Кабакова «В будущее возьмут не всех»: впервые оно было опубликовано именно в «А—Я» в 1983 году. Малевич иронично назван «большим начальником», то есть забронзовевшим авторитетом, каких сам Казимир Северинович не очень-то жаловал.
И все же переклички между русским авангардом и неофициальным искусством были слишком наглядны: на этих рифмах и строится выставка.
Вот, например, разгуливающие по Кузнецкому Мосту футуристы с размалеванными лицами — перформанс образца 1913 года, призванный хорошенько встряхнуть буржуазную публику.
Десятилетия спустя, в 1970-е, перформансы приобрели отчетливо интровертный характер и переселились с улиц в мастерские. Раскрашенное тело Риммы Герловиной или превратившееся в гипсовую маску лицо Игоря Макаревича должны были впечатлять не советских граждан, а прежде всего коллег-художников, способных оценить концептуальный жест.
«А—Я» просуществовал вплоть до перестройки: всего было издано семь художественных выпусков и один — литературный. За эти годы мир сильно изменился — неофициальные художники вышли из подполья, их имена зазвучали громче, и помощь журнала, печатавшегося на двух языках, русском и английском, уже оказалась не нужна. Правда, кураторы решили не заканчивать экспозицию на грустной ноте. Тем более спустя всего два года после закрытия издания, в 1988-м, прошел знаменитый московский аукцион Sotheby`s, позволивший неофициальному искусству выйти на международный рынок, и для многих художников началась совсем другая жизнь. Так что финал выставки получился оптимистичным — с пронзительно-голубым небом, качающимся в ветвях деревьев на картине Эрика Булатова. Что ж, публика, как известно, любит истории с хорошим концом.