ГАЛИНА ВИШНЕВСКАЯ рассказала СЕРГЕЮ Ъ-ХОДНЕВУ, как собиралась их с Мстиславом Ростроповичем коллекция, которую через десять дней выставят на торги в Лондоне.
— Вы помните момент, когда вы решили начать коллекционировать?
— Собирать мы начали еще в России. Это поначалу даже не была коллекция, просто красивые вещи, старинная мебель и так далее. А потом уже стали собирать вещи, просто для того чтобы обставить дом, уже за границей, когда мы были вынуждены уехать. Нас ведь буквально выставили вон, и все имущество осталось здесь, у меня ничего с собой не было. Да и денег не было ни копейки, надо было начинать с нуля — а и у меня, и у Ростроповича уже тридцать лет профессиональной жизни было за плечами. Ну, начали снова работать, появились деньги — и возможность покупать.
— Но это тоже не было поначалу коллекционирование как таковое?
— Хотелось просто создать русский дом. Вот и собирали просто красивые предметы — мебель, картины, серебро, фарфор...
— Судя по каталогу торгов, создается впечатление, что у коллекции все-таки были вполне определенные приоритеты и ориентиры. Например, в том, что касается фарфора.
— Да, я люблю фарфор, это мое хобби. Именно русский, другого я никогда не собирала. Думаю, я в нем разбираюсь, я очень много читала о нем и люблю его за чистоту, с которой эти вещи сделаны. Особенно в ранних вещах, еще елизаветинских, их у меня много. Вот смотришь на какую-нибудь прекрасную чашечку — и приходится вспоминать, что это на самом деле какая-нибудь крепостная девка сидела расписывала. При лучине. Может, пела, может, плакала. А мы в результате получаем какие-то представления о той эпохе, о России того времени.
— А что насчет стекла? В коллекции очень много тоже ранних русских вещей удивительного качества, и создается впечатление, что их подбирали совершенно целенаправленно.
— Да знаете, как бывает... Появляется в магазине или на аукционе один такой бокал — я его купила. Потом попадается похожий — купила второй. Потом купила несколько сразу — кто-то распродавал целое собрание. Вот так постепенно и образовалось. Я не называю это коллекцией, это просто вещи, которые стояли у меня дома, все было на виду, и мы со Славой изо дня в день всем этим любовались. Потому что все это создавало ту атмосферу, которой нам хотелось себя окружить. Которая для меня связана прежде всего со старым Петербургом.
— Именно поэтому в коллекции не так много послереволюционных вещей?
— Не так много, да. Но есть очень хорошие вещи, скажем, Серебрякова, Гончарова, замечательный Борис Григорьев...
— Вся коллекция содержалась в каком-нибудь одном пространстве?
— В наших домах — в Лондоне и в Париже.
— У вас с Мстиславом Леопольдовичем были какие-то личные направления в коллекционировании?
— Он в основном собирал рукописи, автографы, у него было очень большое собрание писем. Чайковский, другие композиторы; конечно, Прокофьев и Шостакович. А что касается искусства — то, как вы видите, вещи тут очень и очень разные. Вот, скажем, эмали семнадцатого и восемнадцатого веков, я их очень люблю. Или северные изделия из резной кости. Купила однажды ларец из моржовой кости, а он потом стал "тянуть" за собой другие вещи, вот и подобралась такая группа.
— Вы пользовались чьими-нибудь советами при покупке тех или иных произведений?
— Вначале нет. Потом нам помогал наш друг, антиквар Лев Адольфович Гринберг — он нам продал много очень хороших вещей, но и советовал тоже. Еще один наш большой друг, художник Сергей Есаян, был тоже замечательным знатоком, и мы с ним часто советовались. Особенно по поводу крупных вещей.
— А как чаще всего приобретались вещи — на аукционах или в магазинах?
— В основном на аукционах. Но и в магазинах тоже, причем по всему миру.
— Вы отслеживали заранее появление тех или иных произведений на аукционах?
— Нет, просто просматривала каталоги — и все. Особенно в последние годы, когда мы покупали уже меньше, чем раньше. Выбирала по каталогу то, что мне понравилось, и посылала кого-нибудь на аукцион. Или сама шла.
— Сами торговались?
— Да, я очень азартная! Один раз торговалась с собственной дочерью Ольгой. Продавалась одна картина Билибина, которая мне очень понравилась. А Ольга сказала мне, что хочет ее купить. Я говорю: "Не смей покупать, я хочу ее купить! Все равно твоя будет когда-нибудь". На том и расстались. Потом был аукцион, я сижу в зале, сначала несколько человек торговалось, потом все постепенно отсеялись и остались только я да еще кто-то по телефону. И оказалось, что это моя дочь из Америки! Из-за своего азарта я в результате сильно переплатила.
— Как давно вы решили расстаться с собранием?
— Сначала мы с Мстиславом Леопольдовичем вместе решили, что нужно продавать. А потом... После того как случилось такое несчастье, надо, чтобы дела были в порядке. Во-вторых, коллекцию все-таки надо содержать, это очень большие траты. А Мстислав Леопольдович последние годы был единственным, кто работал и зарабатывал. В одиночку содержать собрание мне, к сожалению, затруднительно.
— Много ли вещей вы не стали выставлять на торги?
— Да, что-то осталось, но основная доля выставлена.
— Психологически трудно было расставаться с коллекцией?
— Да, я скучаю. Когда вижу пустые места на стенах, где раньше висели картины, чувствую, что потеряла целый кусок жизни. Но ничего не поделаешь, время идет, надо думать о том, что будет дальше. У нас за границей, во-первых, семейный фонд, потом у меня отдельный фонд, фонд Ростроповича, еще медицинский детский фонд... Я не хочу все это уничтожать теперь, после смерти Мстислава Леопольдовича, но все это требует денег.