уверен Сергей Ходнев
Со стилями и направлениями в искусстве все-таки редко так бывает, что они вымирают в одночасье или вдруг становятся из заурядно-повседневного явления сущим жупелом. У нас в ХХ веке бывало и то, и другое. Вот, например, сталинский соцреализм, до поры до времени мало у кого вызывавший какие бы то ни было резкие эмоции — пока на него не обрушилась тяжелой рукой перестроечная переоценка ценностей. И тут выяснилось, что это не просто знакомые до неразличимости декорации ВДНХ или московского метро, не просто когда забавные, когда жутковатые, но чаще забавно-жутковатые полотна — а нечто большее. Обыватель со смешанным чувством гнева и интереса узнавал, что тут просто частный случай искусства тоталитарной диктатуры. У них Гитлер в латах, у нас "Незабываемая встреча", у них Шпеер, у нас ну хотя бы Руднев — все нормально.
Видимо, этот болезненный интерес держался довольно долго — так долго, что и рыночный спрос появился значительный, и подросли страстные собиратели этой живописи, а "гражданственная" тема тирании и диктатуры в восприятии этого искусства как-то сама собой сошла на нет. А что, ведь такое светлое, в сущности, искусство: все такое оптимистичное, крепкотелое, изобильное, торжествующее, да и классические традиции. В общем-то да, правда все это, только удивительная вещь — кучно и в больших количествах этот оптимизм превращается в нечто столь же вязкое и клеклое, как и аналогичные количества самой что ни на есть салонной живописи конца XIX столетия.
В общем, в этом и состоит странная уязвимость соцреализма как стиля. Он очень беден каким-то собственным внутренним содержанием — значимость и занимательность он приобретает, только если пытаться смотреть на него с каких-то дополнительных, внехудожественных точек зрения. Например, видя в нем часть сложной системы репрезентации и пропаганды — и оценивая, соответственно, не столько качество живописи, сколько, скажем, явность и выразительность квазирелигиозного "канона". Или, интересуясь тем, как именно конкретные художники вписываются в этот эстетический госзаказ: один вроде бы апеллирует к передвижникам, другой к Серову, ну а третий к Мазаччо — но все они вроде бы проходят по одной и той же графе, и в случае их успешности тогдашняя критика хитроумно доказывает, что именно Мазаччо и именно Серов были нужны для решения именно таких-то важных трудящимся художественных задач. Убери все эти сюжеты — и останется огромное количество разнобойного, очень часто нескладного, эклектичного и довольно-таки неестественного искусства (это если надеть метафорические белые перчатки и оставить за скобками идеологические и политические обстоятельства вокруг этого искусства). Дело это, конечно, на свой лад интересное, но интересное очень целенаправленному любителю. Так что, вероятно, не так уж и удивительно, что как-то с серьезным видом воцарившийся в свое время на антикварном рынке соцреализм продержался на деле довольно недолго. Что ж, еще не вечер: не исключено, что со временем интерес специалистов к этому искусству возродится, за научными книгами по теме вновь придут научно-публицистические, а там, глядишь, и очередной ренессанс. Нескладный, эклектичный и неестественный.