No comment/The New York Times
Кризис низкокачественной ипотеки (subprime mortgage) 2007 года фактически является кредитным кризисом, мировым сбоем в кредитовании. И далеко не первым. Кого считать виноватым? Во-первых, человеческую расу. Во-вторых, политиков, движимых добрыми намерениями. И в-третьих, Уолл-стрит — даже просто за то, что она воспользовалась возможностями, которые политики необдуманно ей предоставляли. Возможно, один кредитор и один заемщик могли бы делать бизнес, не принося вреда ни себе, ни экономике. Но когда кредиторов и заемщиков масса, их, похоже, ожидает неминуемый крах, как это произошло сейчас — и не только в отношении ипотеки, но и в отношении ряда других долговых инструментов. Во-первых, они злоупотребляют ситуацией до тех пор, пока признаки эксцесса не станут слишком очевидными, чтобы их игнорировать. А потом в ужасе начинают исправлять то, что совершили. Это и есть "кредитный цикл" — вечное движение кредиторов и заемщиков между крайними точками избыточной ликвидности и нехватки денег.
Хотелось бы отметить, что такие кризисы происходили в любых институциональных, монетарных и нормативных условиях. Поэтому ни центральному банку, ни новомодным ипотечным компаниям, ни хеджевым фондам, число которых быстро растет, не стоит паниковать.
В конце 1880-х годов, задолго до появления Федеральной резервной системы, кредиторы с Востока и заемщики с Запада объединились, для того чтобы взвинтить цену пахотных угодий Великих равнин. Хитроумные ссуды — платите проценты и только проценты в первые два года! — и разговоры о новой эре запутали заемщиков. Высокие доходы по западным ссудам соблазняли кредиторов. Но климат Канзаса и Небраски стал засушливым, и пострадавшие должники потащились на Восток или на Западное побережье, говоря: "Мы верили в Бога, мы разорились в Канзасе". Кредиторам отошли фермы.
Каждый провал похож на все остальные, но и уникален. Сегодняшние проблемы необычны не из-за того, что потери ощущались далеко за пределами Уолл-стрит, и не из-за того, что наши кредиторы слишком опрометчивы. Для кризисов второй половины XIX века не становилась препятствием Атлантика, а долговые проблемы 1920-х годов предвосхитили самые сомнительные кредитные практики 2006 года. Наш кризис займет подобающее ему место в истории по ряду причин.
Объем выпущенных долговых обязательств лишь одного вида — обеспеченных долговых обязательств CDR — уже составляет около $1 трлн. Уязвимость этих обязательств — отличительная черта кризиса 2007 года: тревожное количество дефолтов на фоне высокой занятости и относительно стабильного экономического роста.
Бенджамин Грэхэм и Дэвид Л. Додд в их основополагающем труде "Анализ рынка ценных бумаг" (1940) пришли к выводу, что лакмусовой бумагой для долговых обязательств является способность компании погасить свои финансовые обязательства "в условиях депрессии, а не процветания". Сегодняшний ипотечный рынок не похож на процветающий.
Третий важный аспект летних неурядиц — скорость, с которой мировые центральные банки приняли решение вмешаться в ситуацию. Вспомните, что 17 августа, когда Федеральная резервная система решила снизить учетную ставку для оживления кредитной машины и восстановления стабильности на рынке, индекс Dow Jones упал всего на 8,25% по сравнению с максимальным показателем. ФРС отказалась снизить процентную ставку по федеральным фондам — свою основную ставку, но едва ли не умоляла банки получить необходимые им доллары немного нетрадиционным способом, то есть напрямую у ФРС.
Что можно считать признаком слабости наших кредитных рынков? Почему ФРС посчитала необходимым вмешаться в ситуацию? Причины стоит искать еще в 1930-х годах, с тех пор они проявляются в каждом кризисе. Дело в том, что свойственные кредитному бизнесу риски несет общество, а прибыль получают кредиторы и заемщики.
Наши титаны Уолл-стрит хорошо помнят, что надежный помощник в финансовых проблемах — правительство и что всегда будет достаточно бумажных долларов, чтобы помочь любому крупному финансовому институту. После падения гениально управлявшегося хеджевого фонда Long-Term Capital Management в 1998 году ФРС под руководством Алана Гринспена трижды снизила процентную ставку по федеральным фондам. Это укрепило позиции кредиторов и заемщиков, спекулянтов и инвесторов, стимулировало их активность в приобретении акций технологических компаний. Пузырь лопнул в марте 2000 года.
Понятно, что только в случае падения рынка правительство включает спасательный механизм. Мало кто будет недоволен ростом. Но "бычьи" рынки доходят до крайних точек. Люди перестают реально оценивать шансы, цены вырастают, экономические ресурсы переоцениваются. "Медвежий" рынок — нормальный путь возвращения к реальности.
Но законодательная история прошедшего десятилетия — это история правительственного вторжения в естественную среду обитания "медведей". Под руководством господина Гринспена ФРС активно препятствовала падению цен где бы то ни было. Она вмешалась в 1998 году, печатала деньги в 2002 и 2003 годах для спасения экономики. От чего? От опасности, неразрывно связанной со снижением цен,— дефляции. По крайней мере, в этом ФРС преуспела. Цены, особенно на жилье, взлетели. Зная, что ФРС сделает все возможное для стимулирования роста цен, люди реагировали рационально. Они одолжили много денег на супернизких процентных ставках ФРС.
Теперь пришло время расплачиваться и в то же время еще активнее требовать государственной защиты и помощи. Преемник господина Гринспена (и его соратник во время дефляционной истерии) Бен С. Бернанке заявил, что не поддерживает требование о снижении процентной ставки. Может, он считает, что капитализм без финансовых падений вовсе не капитализм, а социализм для богатых. В любом случае всем нам, бедным и богатым, ФРС обещает, что сделает все, что может, а не сделает того, чего не может. На первом месте в списке вещей, которые никакой регулирующий орган не должен даже пытаться осуществить,— манипулирование ценами для создания более стабильной и процветающей экономики. Меняя процентную ставку, ФРС может создать видимость стабильности сегодня, но только за счет нестабильности завтрашнего дня. Судя по происходящему, этот завтрашний день уже у порога.
Сто лет назад, накануне кризиса 1907 года, президент нью-йоркского банка National City Bank Джеймс Стилмен приготовился к грядущим проблемам. Он проинструктировал персонал: "Если посредством рассудительного управления у нас окажутся деньги для помощи дилерам в случае, когда трастовые компании обанкротятся, мы получим бизнес, о котором мечтали многие годы". Настал кризис, и его банк, называющийся сегодня Citigroup, получил огромную прибыль.
В прошлом месяце преемник господина Стилмена глава Citigroup Чак Принс подтвердил, что скорого конца кредитных игр начала тысячелетия ждать не стоит. Он заявил The Financial Times: "Когда заканчивается музыка, в плане ликвидности ситуация осложняется. Но пока музыка играет, нужно танцевать. Мы все еще танцуем".
Так имеет ли значение, какое сейчас столетие?