Накануне Венецианского кинофестиваля с НИКИТОЙ МИХАЛКОВЫМ побеседовал АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.
— Одна из главных тем фильма "12" — чеченская война. Что вы хотите о ней сказать миру?
— О чем я хочу сказать? Решить иракскую проблему так, как ее пытаются решить, нереально. Либо это гигантский обман ради совсем других целей, либо это самоубийственная ошибка. Потому что, когда человек направляет самолет с 300 пассажирами на небоскреб, а его мать принимает поздравления и благодарит Аллаха за то, что у нее такой сын, с этой женщиной решить вопрос путем расстрела, экзекуции, порки невозможно. Это все равно что вегетарианцу пригрозить: мы вам мяса не дадим.
— Это про Ирак. А про Чечню?
— Абсолютно то же самое. Понятно, что боевиков надо наказывать, но корень же не в том. Надо сделать этих людей заинтересованными в том, чтобы их страна, то есть наша страна, Россия, была бы их страной.
— То есть фильм против войны?
— Конечно.
— Но, кажется, в нем единственная надежда — на русское офицерство.
— Абсолютно правильно. Где еще искать то, что называется честью? Ведь в гражданском нашем обществе это понятие вообще отсутствует. В армии эти два слова хотя бы существуют, как "спасибо", как "слушаюсь": "честь имею". Мой персонаж защищает то, что называется честью. И герой Маковецкого, кстати, тоже офицер.
— Где же грань между патриотизмом и ксенофобией?
— Дело в том, что это очень русская картина, и она патриотичная. Но не может быть патриотичной картины, которая основана на ксенофобии.
— Не может для вас?
— Для меня, разумеется. Потому что шовинизм и ксенофобия — это когда я люблю свое за счет других. Когда я говорю: я лучше тебя. Но я говорю: я люблю свое и готов тебе показать мое, чтобы ты его полюбил, а ты мне покажи свое. Я начал эту тему в "Урге", когда глазами русского шофера показал мир, который я не знаю, где многие вещи мне непонятны и смешны, но я уважаю этот мир, потому что так живут люди поколениями.
— В фильме Сиднея Люмета мужской пол героев был предопределен тем, что в ту пору женщин не допускали в присяжные. Если ваш фильм претендует на полноту картины российского общества, почему в ней не нашлось места женщине?
— Присутствие женщины крайне осложнило бы ситуацию. Я был бы вынужден стягивать драматургию к женскому персонажу. Либо должны были быть одни только женщины, это была бы совсем другая история, хотя и про то же самое.
— Появления фильма "12" ждали еще в прошлом году, уже тогда предполагалось, что он может быть включен в программу Венецианского фестиваля. И вот, задержавшись на целый год, картина все-таки попала именно сюда. Чего вы ждете от этого фестиваля?
— Здесь я получал "Золотого льва", вообще Италия — самая близкая мне страна, я снимал там "Очи черные" и ставил спектакль с Марчелло Мастроянни. Но в данном случае не тешу себя большими надеждами по поводу фильма. Понимаю, что, за некоторыми исключениями, это фильм о наших, уж очень наших проблемах. Мне приятно, что картина в конкурсе, это важно и для ее продвижения в России. Но если бы какой-то волшебник сказал мне: смотри, твоя картина не получит приза, а получит вот эта, но есть возможность, чтобы ты стал режиссером вот этой призовой картины,— я бы не раздумывая отказался. Потому что для меня очень важно, что я режиссер именно этого фильма.
— Вы учитывали правила политкорректности в изображении чеченцев и представителей других наций?
— Знаете присказку: "Какой же я антисемит, когда у меня друг еврей"? Или: "У каждого русского есть свой еврей, за которого он любому другому русскому голову отшибет". Я не отношусь по-одному к хорошим чеченцам, по-другому к плохим чеченцам, я их так не рассматриваю. Это общий культурный пласт, в котором заложено все, что определяет природу этих людей, которые воевали всю свою жизнь. Я знаю, какие есть дурные черты в еврейском характере, чудовищные черты в русском характере или в украинском — в любом. Но вот Гафт играет в картине такой переливающийся бриллиант, и он, совершенно справедливо, раздражает Гармаша своими "еврейскими штучками", но когда тот его начинает разоблачать, парирует: "А вы что, хотите, чтобы я рассуждал, как покойный Ясир Арафат?" И он своего оппонента обезоруживает абсолютным отсутствием комплексов. Это очень важно. Что, нет еврейского вопроса? Он есть, но о нем надо говорить, а не шептаться на кухне. Это и есть уважение.
— Со времени фильма "Урга" и вашей победы в Венеции прошло 16 лет. Что радикально изменилось в вашем восприятии кинематографа?
— Для меня? Ничего не изменилось. Кроме технологий. Всю жизнь снимали без мониторов, кажется непонятно, как обходились без них, как и без мобильных телефонов. Но внутренне — все осталось, как было. Хотя в "12" есть ноу-хау: синхронная съемка с нескольких камер, причем она используется не как технический трюк, а чтобы каждый из артистов не расслаблялся ни на минуту, зная, что и на него тоже может быть направлена камера. Главное, я не утерял радости от работы с артистами, того азарта, которым они заражаются, просто как дети. Ну если мы работаем с десяти утра, потом Гафт уезжает на спектакль, возвращается в десять-одиннадцать вечера, и мы до утра репетируем. И все это — в кайф, все это живое!
— Если исключить "Рабу любви" и "12", бывали еще случаи, когда вас вдохновляло на новые проекты старое кино?
— Меня всегда и на все вдохновляла "Девушка с коробкой" Бориса Барнета. Не знаю почему. Обожаю эту картину.
— Я все-таки чувствую, что по-человечески вам ближе камерная форма, но в то же время вас уже давно тянет к большой — еще со времен проекта "Дмитрия Донского".
— Не совсем так. Меня очень интересует камерная форма, но и в большой меня все равно привлекает личная история человеческих отношений, которая помещена в эту машину гигантской войны (речь о фильме "Утомленные солнцем-2", который сейчас снимает Никита Михалков.— Ъ). Дело только в фоне. Я же стараюсь из-за этого не терять вот этой вязи отношений, будь то Дмитрий Донской или Грибоедов, о которых я мечтал снимать кино и, может, Бог даст, еще сниму. Там есть сцена, когда Донской, влюбленный в свою жену, принимает послов и вдруг понимает, что он не может не пойти к ней, ну просто не может. Он выходит и бежит, как мальчик, по коридору, чтобы ее трахнуть. А послы сидят ждут. Это все личная история.
— Еще о ремейках. Сами-то вы предпочли Люмета, но рекомендуете нашим молодым творцам заново экранизировать патриотическую советскую классику — "Суворова" или "Адмирала Ушакова". Вам не кажется, что сам тип такого фильма архаичен и мамонта не оживить?
— Никак не согласен. Абсолютно гениально. Я посмотрел случайно по телевизору "Адмирала Ушакова" — как там играет Переверзев, как играет Ливанов, да там есть что играть! Если это все посадить на современные потрясающие технологии — будет замечательное кино. Конечно, надо изымать идеологию, которая устарела, но ведь события исторические остались теми же самыми. И сама эта история, сама ткань — они завораживают.