В симфонической программе Зальцбургского фестиваля одним из самых успешных событий была Литургическая симфония Артюра Онеггера и Девятая Бетховена в исполнении оркестра Баварского радио под управлением его шефа Мариса Янсонса. После концерта МАРИС ЯНСОНС, латыш с питерским прошлым, едва ли не самый почитаемый сейчас в мире русскоговорящий дирижер, вторым местом работы которого является знаменитый амстердамский оркестр "Концертгебау", дал интервью ЕКАТЕРИНЕ Ъ-БИРЮКОВОЙ.
— Как вы добиваетесь такого теплого, проникновенного звука? Вы что-то специальное оркестру говорите?
— Да, меня очень радует, что вы это заметили. Это то, над чем я очень много работаю именно в этом оркестре. Конечно, это совершенно потрясающий оркестр — такой Rollce-Royce. Но над теплотой, благородством, тонкостью звучания надо специально работать. Например, чтобы так красиво сыграть третью часть Бетховена. Это такая медитация, погружение во внутренний мир. Мне напоминает она Пятую симфонию Шостаковича, когда, знаете, сидит один человек и думает: "Что я дальше буду делать в жизни, как мне быть?" А симфония Онеггера у меня связана с книжкой Ремарка "Время жить и время умирать". Я оркестру это рассказал. И они мне были очень благодарны. Потому что если у вас нет такого ощущения программы, то эта симфония может быть очень скучной. Вы знаете, это поразительно — оркестранты настолько восприимчивые люди! Одно-два слова, сказанные им, сразу меняют ракурс, и все звучит иначе.
— А про Бетховена вы тоже им говорите?
— Да, конечно.
— Не обижается немецкий оркестр, когда ему Бетховена объясняют?
— Нет, нет. С оркестрами такого уровня вы как раз должны говорить о высших материях. Конечно, надо заниматься и тем, что мы называем технической кухней. Но это все средства. А цель — попасть в тот космический уровень, который за нотами. Например, первая часть Девятой симфонии — это страшная драма, это борьба за существование, это трагедия Бетховена. Она заканчивается траурным маршем. И знаете, даже если сказать оркестру эти слова — то он уже совсем по-другому играет. Поэтому я всегда много готовлюсь дома. Вот Девятую я в этом году дирижировал в Амстердаме, Цюрихе, а потом все равно опять готовился к лету, как сумасшедший. Много нужно читать — о произведении, композиторе, о том времени, даже если это не очень связано, скажем, с самой Девятой симфонией. Это вам дает какие-то новые мысли. Это все накапливается, и вы выстраиваете свою концепцию, свою интерпретацию.
— Записывать Девятую не собираетесь?
— Да, хочу сделать все симфонии Бетховена с баварским оркестром на DVD. У меня, знаете, сейчас такой период — совершенно с ума схожу по Бетховену.
— Девятую симфонию вы играли с обоими вашими оркестрами — Баварского радио и "Концертгебау". Они не обижаются, когда вы одну и ту же программу с ними делаете? Вроде как с одними выучили, а с другими повторяете.
— Понимаете, очень интересная штука. Я, являясь главным дирижером двух таких оркестров, должен быть очень осторожным. Я бы мог сказать, что не буду делать с одним оркестром Девятую, потому что уже делал ее с другим. Вот тогда бы они обиделись. Поэтому я должен разделить себя надвое: 100% меня — сюда, 100% меня — туда. Даже не по 50! И бывает, что я те же произведения делаю и там и там.
— Но записывать-то будете с одним оркестром.
— Вы правильно проблему заметили. Тут действительно может быть обида. Но я в таком случае говорю: "Хорошо, там мы записываем Бетховена, а с вами будет делать Малера". Но иногда я попадаю в непростое положение. Например, в это лето на все лучшие фестивали я еду с баварским оркестром. Мы уже были в Баден-Бадене, теперь Зальцбург, потом Брегенц, Люцерн, Эдинбург, Лондон и Берлин. А с "Концертгебау" я уже не могу это делать. Они были, конечно, очень недовольны. Слава богу, я их уговорил, чтобы с ними Бернард Хайтинк поехал.
— Тоже по такому престижному маршруту?
— "Концертгебау" давно уже ездит больше, чем баварский оркестр. По имени они выше считаются. По качеству баварский оркестр совсем не хуже, но он как-то меньше ездил. Поэтому я ставлю своей задачей показать его миру.
— А мы вас в Москве в Большом театре ждали, надеялись, вы "Кармен" в наступающем сезоне поставите...
— Да, да, знаю. Я отказался, потому что это все-таки очень большая нагрузка для меня. Но я бы очень хотел с каким-нибудь своим оркестром приехать к вам на гастроли.
— Чем для вас эти оркестры различаются?
— "Концертгебау" — очень рафинированный оркестр. У них особый звук — это, наверное, связано с их потрясающим залом в Амстердаме. Очень красивое, деликатное звучание, они очень здорово чувствуют стиль, редко грубо играют. А баварский оркестр — живой, виртуозный, страстный. Поэтому их приходится иногда — как лошадь — чуточку успокоить. Это разные темпераменты, разное звучание. Но оба оркестра доставляют мне большое удовольствие.
— Что вы скажете про главную оркестровую легенду — Венский филармонический оркестр? Ведь вы с ними играли новогодний концерт, почетнее которого ничего нет.
— С ними у меня прекрасные отношения. Но там — не дай бог, если вы начинаете копаться только в технологии. Оркестр не прощает дирижеру поверхностности. Скажем, Карлос Кляйбер — вот у него были невероятно интересные музыкальные идеи. Он приходил и зажигал. И потом уже и с технологией становилось легче. Я имел счастье с ним встретиться — он как-то пришел на мою репетицию, а до этого зашел ко мне, и мы с ним около часа беседовали. Он очень интересовался Мравинским, очень высоко его ценил. О Чайковском спрашивал. А потом говорит: "Я так люблю Чехова". И стал плакать.
— Почему он так редко выступал?
— Боялся сцены, страшно волновался. Но это был гигант.
— Кого вы еще цените?
— Есть дирижеры, которые оказали на меня особое влияние. Помимо Карлоса Кляйбера это Караян, Бернстайн. Обожаю Леопольда Стоковского за его очень интересные идеи. Я его даже видел, когда он совсем старенький приезжал в Петербург и делал Одиннадцатую симфонию Шостаковича. Я вообще счастливый человек: у меня были замечательные педагоги, я вырос в семье дирижера, и папа мне столько всего рассказывал. Он же очень много знал, жил в Латвии до войны, когда там работало много немецких дирижеров. Потом я учился в Ленинграде, в Вене. Так что я много кого сам слышал, а о тех, которые умерли, слышал от отца. Но вообще я должен сказать абсолютно без кокетства, что с большим уважением отношусь ко всем моим коллегам. Я понимаю, насколько это сложная профессия. Я люблю с ними встречаться, прихожу к ним на репетиции. Я сам преподавал 30 лет. И знаю, что чему-то можно научить, а чему-то нельзя. Внутренней силе и энергии, которая позволяет вам вести за собой оркестр,— этому вас ни один учитель не научит. А вот дирижерской технике, стилю можно научить. И в какой-то степени можно научиться репетированию. Для этого, конечно, нужен свой инструмент — оркестр. Но сидеть на чужих репетициях тоже полезно. Я это с юности понял. Я даже знаменит тем, что хожу на репетиции,— там я могу чему-нибудь поучиться. Я много сидел на репетициях своего отца, своего педагога и, конечно, Мравинского. Он был совершенный гигант репетиционный. Поэтому прийти на чью-то репетицию мне гораздо интереснее, чем на концерт.