фестиваль театр
Международная программа традиционного театрального фестиваля в финском городе Тампере в этом году светится именами новых знаменитостей европейской режиссуры. Собранные вместе, они доказывают, что никакой единой Европы на самом деле не существует. Рассказывает РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Как известно, любой город стремится найти какой-то показатель, по которому он оказывается "самым-самым". Тампере называет себя "северным Манчестером" (именно здесь начала развиваться финская промышленность, которая, впрочем, тогда была частью российской), но это, конечно, не аргумент, потому как Манчестер все равно, выходит, круче. А вот против того, что традиционный здешний фестиваль "Театральное лето" — самый окраинный из заметных театральных смотров европейских стран, не возразишь. Отсюда чрезвычайно доброжелательная и внимательная к любому театру финская публика смотрит на известные европейские спектакли хоть и изнутри Европы, но все-таки чуть-чуть со стороны.
Одного из лидеров новой европейской режиссуры, Иохана Симонса, фестиваль в Тампере давно хотел заполучить. Удалось лишь в этом году: театр из бельгийского Гента привез сделанный господином Симонсом спектакль по нашумевшему роману Мишеля Уэльбека "Платформа". История про двух счастливых любовников, открывших в Юго-Восточной Азии сеть секс-отелей для европейцев, разыгрывается буквально на свалке. В самом начале спектакля на фотопол, представляющий собой вид сверху на прекраснейший город Гент, с черных театральных небес обрушивается добрая тонна бытового хлама, отходы современной цивилизации — поломанные пластмассовые стулья и столы, ненужная одежда, пластиковые бутылки и бог весть еще что.
У бельгийских актеров, занятых в этом спектакле, есть одна счастливая особенность, которая постоянному зрителю русского театра бросается в глаза: они предельно честны и готовы к разговору со зрителем на равных. В том смысле, что, с одной стороны, не морочат голову многозначительностью своего представления, а с другой стороны — не подыгрывают публике. Поэтому историю про дикарский секс-рай и грозный исламский фундаментализм (моджахеды в романе Уэльбека убивают развратников-неверных) они умудряются сыграть как без наигранного отчаяния, так и без свойственного автору насмешливого эпатажа. Гентский театр показывает, как все на самом деле безнадежно просто — и вот жертва фундаменталистов просто валяется в куче мусора как закономерная его часть. Иохан Симонс в своем спектакле предельно честно констатирует: так называемый Запад понятия не имеет, зачем существует.
Хотя правильнее говорить не про запад, а про север — особенно когда посмотришь "южный" спектакль сицилийки Эммы Данте. Под ее спектакль "Моя жизнь" аэрофотосъемка города Палермо, где работает госпожа Данте, в буквальном смысле не подложена. Но жгуче-южный католический пейзаж "просвечивает" под экспрессивно взвинченным и незамысловато трогательным спектаклем-этюдом. На сцене одна только кровать и четыре человека вокруг нее — это мать и три ее сына. Актриса Эрсилия Ломбардо наверняка не старше своих партнеров, но ведь и постановка молодого режиссера Эммы Данте — не конкретная семейная история, а своего рода очередная притча о неизбывной грусти человеческого жизненного цикла.
При желании можно отыскать в объездившем уже немало европейских фестивалей компактном итальянском спектакле фрейдистский подтекст: в одном из эпизодов мать лежит в постели под сыном, а в финале оказывается как бы похороненной вместе со всеми своими детьми — с букетом красных цветов, под белым покрывалом и в этой же самой кровати, рифма которой с могилой в "Моей жизни" очевидна. Кстати, были ли все эти люди живы с самого начала и не явились ли нам в режиссерском сне, утверждать трудно. Спектакль идет всего пятьдесят минут, в нем нет линейного сюжета, но есть занятные и колоритные диалоги между матерью и сыновьями.
Еще есть выразительный горбоносый профиль актрисы, ее широко открытые в вечной требовательной материнской тревоге глаза, ее сгорбленная фигурка и темного дерева католическое распятие в руках. Есть велосипед, на котором в прологе накручивает обороты вокруг кровати один из сыновей и колеса которого с тихим свистом в финале крутятся рядом с семейной могилой. Есть неизбывная тоска и всем понятная безысходность. В общем, и в этом спектакле люди совершенно не понимают, зачем существуют. Но пока еще готовы обливаться слезами по этому поводу.