«Строят, ломают, копают, сносят, перестраивают»
90 лет назад был принят Генеральный план реконструкции Москвы
Каждый, кто хотя бы поверхностно знаком с российским рынком городской недвижимости, знает слово «сталинка». Под ним подразумевается массивное жилое здание с толстыми кирпичными стенами, высотой в шесть-восемь, а иногда и все двенадцать этажей, с широкими лестницами, сравнительно большими квартирами, светлым, иногда декорированным фасадом и зеленым двором. Квартиры в таких домах до сих пор пользуются спросом, а сами дома – наряду с их проектировщиками и строителями — стали главными героями советской урбанизации 1930-х. Ровно 90 лет назад, 10 июля 1935 года, постановлением ЦК ВКП(б) и Совнаркома был утвержден Генеральный план реконструкции Москвы, не до конца исполненный, но радикально изменивший лицо советской столицы — и придавший ей черты, которые сегодня кажутся нам такими знакомыми.
Сталинский план реконструкции Москвы не был воплощен полностью. И в определенном смысле это спасло город: на фото — один из проектов здания Народного комиссариата тяжелой промышленности, который мог уничтожить ставший привычным ансамбль Красной площади, а заодно примерно половину Китай-города
Фото: ИЗОСТАТ, Альбом «Москва реконструируется», ИЗОСТАТ
Сталинский план реконструкции Москвы не был воплощен полностью. И в определенном смысле это спасло город: на фото — один из проектов здания Народного комиссариата тяжелой промышленности, который мог уничтожить ставший привычным ансамбль Красной площади, а заодно примерно половину Китай-города
Фото: ИЗОСТАТ, Альбом «Москва реконструируется», ИЗОСТАТ
«За тридевять земель ехать, чтобы увидеть подобный город»
Дореволюционную Москву мы знаем по нескольким сотням гравюр и черно-белых фотографий, литературной классике и текстам Владимира Гиляровского — он, к слову, дожил до октября 1935 года и был свидетелем перемен 1930-х, в том числе сноса знаменитой Сухаревой башни, по поводу чего мрачно иронизировал, что следующим к сносу может быть приговорен собор Василия Блаженного.
Возможно, Гиляровский был не так уж далек от истины: говорят, однажды первый секретарь Московского горкома партии в 1931–1934 годах, один из вдохновителей и исполнителей Генплана Лазарь Каганович докладывал Сталину о планах реконструкции центра, стоя у макета со съемными моделями зданий. Каганович как раз предлагал снести Василия Блаженного и снял модель — но Сталин потребовал вернуть собор на место.
До марта 1918 года Москва больше 200 лет не была столицей, оставаясь вторым по численности населения городом Российской империи. К 1916 году в Петербурге проживали 2,4 млн человек, а в Москве — 1,8 млн.
Миллионный рубеж Москва преодолела за четверть века до этого в середине 1890-х, она росла, богатела и модернизировалась. Но все же отставала от Петербурга как по части инфраструктуры, так и по части городского планирования. Регулярная застройка в начале XX века представляла собой в Москве островки — причем появление каждого вызывало споры. Например, чтобы возвести в 1889–1893 годах Верхние торговые ряды, ныне известные как ГУМ, пришлось снести несколько кварталов старых лавок, складов и домов Китай-города. К неудовольствию некоторого числа горожан.
Москва росла как дерево, неправильными кольцами, повторяя рисунок старинных стен, оборонительных валов и таможенных границ.
Такой границей был когда-то Камер-Коллежский вал, до второй половины XIX века — официальная межевая черта между Москвой и Московским уездом. Мощеных улиц за пределами центра почти не было. О набережных только задумывались.
Ближе к тогдашним окраинам строились общежития для рабочих, а с престижными особняками и деловыми кварталами соседствовали живописные, но небезопасные для обывателей районы, которые сейчас назвали бы трущобами: там преобладала одно- и двухэтажная застройка, часто деревянная, хаотичная, не поддающаяся систематическому ремонту и населенная людьми весьма сомнительными.
Среди обширного городского моря стояли просторные городские усадьбы знати, доходные дома, купеческие конторы, больницы, театры, вокзалы с зонами отчуждения железной дороги… В городе постоянно находились сотни тысяч лошадей, до конца 1920-х обеспечивавших передвижение большинства горожан и перемещение товаров.
Жители и гости чтили старый город за простоту нравов, широту, хлебосольность и естественность. «Москва до такой степени художественна, красива, что я готов далеко, за тридевять земель ехать, чтобы увидеть подобный город»,— говорил художник Илья Репин (1844–1930). «Перед этой массой золота в соединении с ярким голубым цветом неба бледнеет все, о чем я когда-либо мечтал»,— вторил ему побывавший в России норвежский писатель Кнут Гамсун (1859–1952).
Поговорка о том, что Москва — это большая деревня, сложилась еще в Средние века, задолго до того, как в город в массовом порядке хлынули оставшиеся без земли крестьяне. Сейчас это трудно представить, но к началу 1930-х большая часть города все еще состояла из деревянных домов в один-два этажа
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Поговорка о том, что Москва — это большая деревня, сложилась еще в Средние века, задолго до того, как в город в массовом порядке хлынули оставшиеся без земли крестьяне. Сейчас это трудно представить, но к началу 1930-х большая часть города все еще состояла из деревянных домов в один-два этажа
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
«На пути в Москву»
Темно свинцовоночие, и дождик толст, как жгут,
Сидят в грязи рабочие, сидят, лучину жгут.
Сливеют губы с холода, но губы шепчут в лад:
«Через четыре года здесь будет город-сад».
Эти строки Владимир Маяковский написал в 1929 году не о Москве, но к Москве того времени они вполне применимы.
Несмотря на переезд сюда большевистского правительства из Петрограда в середине марта 1918 года, на фоне революции, Гражданской войны, уличных столкновений, разгула преступности, нехватки продуктов и промышленных товаров население города к 1920-му откатилось к миллиону. Закрывались магазины и рестораны, уезжали тысячи людей, менялись политический порядок, экономический строй, быт, привычки, обиход.
Объявленный в 1921 году нэп вернул — пусть и частично — товарное изобилие и видимость благополучия, но в конце 1920-х в Москве вновь появились карточки на хлеб и керосин и по улицам растянулись очереди к пустым магазинам. При этом население города снова росло. В 1923 году оно перевалило за 1,5 млн человек, а в 1927-м — за 2 млн. И поток людей, рассчитывавших на новую лучшую жизнь, не иссякал. К рубежу 1930-х, несмотря на меры властей, старавшихся не допустить в Москву крестьян из разоренных насильственной коллективизацией и голодающих провинций, в столице жили 2,7 млн человек. К 1935 году в Москве было 3,5 миллиона жителей, а в 1941-м, перед войной,— 4,3 млн, втрое больше, чем до революции.
В 1937 году норвежский архитектор Харальд Хальс приветствовал советских коллег на их профессиональном форуме и обратил внимание: «Я слышал, что у вас есть здесь поговорка: в Советском Союзе три класса населения: 1) живущие в Москве; 2) на пути в Москву и 3) надеющиеся попасть в Москву».
При этом жителям Москвы катастрофически не хватало места: обеспеченность жилплощадью сократилась с 5,5 кв. м на человека в 1928 году до 4 кв. м в 1940-м, отмечает исследователь истории города Станислав Львовский. Люди ютились в коммунальных квартирах, общежитиях, в помещениях, вообще не приспособленных для жилья. В подавляющем большинстве это были вчерашние крестьяне, устремившиеся на производство и просто за лучшей жизнью — но город технически был не в состоянии принять и тем более ассимилировать их поток.
Варлам Шаламов (1907–1982) Москву начала 1930-х называл «городом страшным»: «Бесконечные очереди в магазинах, талоны и карточки… мрачные улицы… Закрытые распределители для привилегированных и надежных. …Заградительные отряды вокруг Москвы, которые не пропускали, отбрасывали назад поток голодающих… Но одиночные голодающие проникали в Москву в своих коричневых домотканых рубахах и брюках, протягивали руки, просили. Но что могла дать Москва? Талоны на хлеб, на керосин».
Процесс грозил стать неконтролируемым. И это в то время, когда советское руководство готовилось превратить Москву в мировой центр строительства коммунизма, образец для подражания, город-мечту. В июне 1931 года недавно назначенный первый секретарь Московского горкома ВКП(б) Лазарь Каганович выступил на Пленуме ЦК партии с докладом о развитии городов при социализме. В ноябре того же года на Русаковской улице началось строительство пилотного участка метро. В декабре до основания снесли храм Христа Спасителя, на месте которого планировалось возвести здание Дворца Советов.
Сталинская реконструкция придала многим районам столицы их нынешний вид: например, на этом фото Театральной площади 1940 года уже есть гостиница «Москва» (правда, пока нет памятника Марксу и сквера вокруг него). На всех без исключения снимках тех лет поражает немноголюдность — хотя на самом деле население города с 1917 по 1940 год выросло второе, до 4,3 млн человек
Фото: Смирнов М. / Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Сталинская реконструкция придала многим районам столицы их нынешний вид: например, на этом фото Театральной площади 1940 года уже есть гостиница «Москва» (правда, пока нет памятника Марксу и сквера вокруг него). На всех без исключения снимках тех лет поражает немноголюдность — хотя на самом деле население города с 1917 по 1940 год выросло второе, до 4,3 млн человек
Фото: Смирнов М. / Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
«Когда нужен хирург, не приглашают палача»
Попытки переустроить Москву начались сразу после переезда сюда правительства: для этого была создана архитектурная мастерская под руководством Алексея Щусева (1873–1949). За пять лет она подготовила план, который подразумевал вынос правительственных учреждений из центра в район Ходынки — но на его реализацию не хватило средств.
В 1925 году главный инженер Москвы Сергей Шестаков (1862–1931) предложил план расширения города, в орбиту которого предполагалось включить Подольск, Домодедово и Можайск. Проект не получил развития, а потом был и вовсе засекречен, после того как автор был арестован, приговорен к пяти годам условно и умер от сердечного приступа.
Москва в границах Камер-Коллежского вала была вытянута с юго-запада на северо-восток, и архитекторам не давала покоя идея переориентировать город.
Так, Николай Ладовский (1881–1941) предлагал отказаться от кольцевой структуры и «раскрыть» столицу на север, прежде всего — на северо-запад, где пригороды, сочетавшие жилую застройку, производство и сельскохозяйственные угодья, должны были со временем слиться с пригородами Ленинграда.
Фото: Институт генплана Москвы
Фото: Институт генплана Москвы
В творческом поиске (и в закрытом конкурсе, который предшествовал разработке Генплана) участвовали и иностранцы. Франкфуртский архитектор Эрнст Май (1886–1970) предлагал законсервировать центр, переместив большую часть населения и в перестроенные или созданные заново города-спутники и передав им большую часть столичных функций. Ле Корбюзье (1887–1965) выступал за то, чтобы совсем снести старый город и возвести заново, опираясь на прямоугольную сеть улиц и проспектов, как это придумал в V веке до н. э. грек Гипподам из Милета и как это отчасти было реализовано в относительно недавних столицах Нового времени — Петербурге и Вашингтоне. Да и как это сделала Екатерина Великая с частью российских городов, прекратив в них регулярные пожары.
Но Владимир Семенов (1874–1960), назначенный в 1932 году на должность главного архитектора Москвы, назвал проект Ле Корбюзье неприемлемым: «Для реконструкции нужны решительные меры, нужна хирургия. Но когда нужен хирург, не приглашают палача».
Семенов родился в 1874 году в Кисловодске и уже до революции был известен как подающий надежды архитектор, автор первой в России книги по урбанистике — «Благоустройство городов» (1912). Он оказался поклонником идей британского утописта Эбенизера Говарда (1850–1928), работавшего над проектами города-сада, сочетающего зеленые зоны с комфортными жилыми кварталами и впечатляющими общественными пространствами. Вместе с будущим автором проекта Главного здания МГУ Сергеем Чернышевым (1881–1963) Семенов в 1930 году создал Трест по планировке населенных мест и гражданскому проектированию при НКВД СССР, известный как Гипрогор.
Фото: Автор неизвестен
Фото: Wikipedia
Семенов и Чернышев и стали главными авторами сталинской реконструкции Москвы. Семенов не афишировал увлечение идеями Говарда, но брал их на вооружение. Кроме того, оба архитектора и их партийный шеф Лазарь Каганович симпатизировали барону Жоржу Осману (1809–1891), который в 1850–1870-е радикально перестроил Париж, добавив новые улицы, бульвары и магистрали с многоэтажными домами, но сохранив значительную часть средневекового центра. «Осман… сделал большое архитектурное дело,— признавал Каганович в 1932 году.— Он работал очень скромно: он завершал кольца и выравнивал линии. Вот все, чем он ограничился, и этим хвастает французская буржуазия в течение десятков лет».
Каганович, Семенов и Чернышев решали в Москве 1930-х во многом те же задачи, что барон Осман — в Париже Наполеона III. И, как и Париж без бульваров Османа, нынешнюю Москву невозможно представить без элементов, созданных в 1930-е.
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Фото: Вдовенко Борис / Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Кипучая, могучая
В 1937 году Владимир Лебедев-Кумач написал текст песни «Москва майская» на музыку Дмитрия и Даниила Покрассов:
Разгорелся день веселый,
Морем улицы шумят,
Из открытых окон школы
Слышны крики октябрят.
Май течет рекой нарядной
По широкой мостовой,
Льется песней необъятной
Над красавицей Москвой.
Песня передавала ощущение города-праздника.
Эта эйфория контрастировала с общественной атмосферой, заданной голодом на части европейских территорий СССР, политическими судебными процессами и ощущавшимся приближением Большого террора. Но в то же время ликование от причастности к радикальному социальному преобразованию захватывало миллионы людей.
Новые и даже новаторские дома возводились в Москве и в 1920-х. Но в 1932 году развернулось строительство гостиницы «Москва» — социалистического гиганта между дореволюционными элегантными «Националем» и «Метрополем». Одновременно сооружали монументальное здание Совета Труда и Обороны — будущий Госплан, нынешнюю Государственную думу. Небольшие домики Охотного Ряда безжалостно сносили. Речь шла не просто о радикальной перестройке центра, а о создании гигантской парадной перспективы, ведущей вдоль Александровского сада, мимо строящегося главного корпуса Библиотеки Ленина к будущему Дому Советов — Сталин выбрал самый радикальный из проектов, с гигантской статуей Ленина на вершине. А в 1934 году на Моховой сдали первую московскую сталинку — архитектор Иван Жолтовский (1867–1959) встык к «Националю» построил палаццо с колоннами и огромными окнами: в первое время там находилось посольство США.
Фото: Владимир Вяткин / РИА НОВОСТИ
Фото: Геодезическая контора Управления планировки г. Москвы
С этих трех строек в центре и началась большая сталинская реконструкция. Генеральный план приняли и опубликовали в 1935 году, но к этому времени весь город уже был превращен в стройплощадку. Он менялся настолько быстро, что иностранцы, бывавшие в Москве в 1920-х и приехавшие вновь, не могли в ней сориентироваться. Немецкий публицист и политик Вольфганг Леонгард (1921–2014), попавший в советскую столицу в 1935 году в возрасте 14 лет с матерью, спасавшейся от преследований со стороны нацистов, будет вспоминать абсурдную историю: «У матери сохранился план Москвы 1924 года, но он мало помогал. Мы очень обрадовались, когда в книжных магазинах появились новые планы. Разочарование последовало незамедлительно: план города был таким, каким он должен быть в 1945 году».
Сталинский Генплан Москвы был многократно напечатан, но полностью так и не был реализован
Фото: wikipedia.org
Сталинский Генплан Москвы был многократно напечатан, но полностью так и не был реализован
Фото: wikipedia.org
«Жить будет невозможно, если не перепланировать город»
К 1945 году в Москве должно было быть не больше 5 млн жителей. На самом деле в послевоенной Москве с учетом мобилизации, эвакуации, прямых и косвенных потерь в войне окажется всего 3,3 млн, на миллион меньше чем в 1941-м. Пятимиллионный рубеж столица перешагнет в 1959 году, когда придет пора стремительного освоения жильем окраин.
По Генплану 1935 года Москва тоже расширялась — с 285 до 600 кв. км. Вокруг нее предполагалось создать лесопарковый пояс, где городская застройка запрещалась или сильно ограничивалась. В черте города сохранялись и реорганизовались зеленые массивы ЦПКиО (ныне Парк Горького), Нескучного сада, Ленинских гор, Всесоюзной сельскохозяйственной выставки (ныне ВДНХ), Сокольников: всюду горожанам предлагались новые формы досуга, от посещения лекториев и читален до катания на лодках и прыжков с парашютом.
Центр, над перестройкой которого работала архитектурно-планировочная мастерская №2 под руководством Владимира Щуко (1878–1939) и Владимира Гельфрейха (1885–1967), менялся наиболее радикально: «Пролетариату в наследство осталась весьма запутанная система лабиринтов, закоулков, тупичков, переулков старой купеческо-помещичьей Москвы,— говорил Каганович.— Идет улица как улица, и неожиданно посредине стоит нелепый дом… С увеличением населения, с быстрым ростом в городе числа автомобилей и других видов городского транспорта жить будет невозможно, если не перепланировать город, не расширить и выпрямить улицы, не создать новые площади».
Первая линия Московского метро приняла пассажиров 15 мая 1935 года. Но метро не единственный инструмент борьбы с теснотой на улицах города. Часть архитектурных памятников — таких как Сухарева башня, Страстной монастырь, Иверские ворота — безжалостно сносятся, улицы расширяются: Тверскую у Кремля «раздвигают» до 56 метров, что требует перемещения нескольких зданий, в том числе роскошного подворья Саввино-Сторожевского монастыря, которое теперь находится не на первой линии, а во дворе дома 6 по Тверской. Двигают также здание Моссовета (нынешнее здание мэрии), глазную больницу и еще более двух десятков домов. На тот момент это передовая архитектурная технология: в Америке посчитали, что перенос здания обходится дешевле сноса и повторного строительства, и разработали методы, не требующие отселения жителей: дом отделяется от фундамента, снабжается гибкими коммуникациями и сдвигается на новый фундамент, иногда на несколько десятков метров.
Но советская Москва хочет и может быть первой во всем: потому здесь передвигают здания, по массе вдвое, а то и втрое превосходящие те, с которыми работают американцы.
Одновременно идет реконструкция мостов. Перестраиваются все мосты центра, к ним в 1938 году добавляется вантовый Крымский мост. Москву-реку в черте города одевают гранитными набережными общей протяженностью свыше 52 км — они придают реке парадный, почти петербургский вид. В 1937 году вводится в эксплуатацию канал Москва-Волга (Канал имени Москвы) — артерия, соединившая столицу с верхним течением Волги. Дело не только в транспортном сообщении — хотя благодаря каналу Москва превращается в «порт пяти морей»,— но и в водоснабжении: канал обеспечивает растущий город волжской водой. С появлением набережных в реке перестают стирать белье и поить скот — эти картины никак не вяжутся со статусом столицы СССР.
Воды в городе к 1945 году должно было стать значительно больше — война помешала исполнить программу обводнения в ее наиболее радикальном варианте, который предполагал, например, появление большого водохранилища в районе нынешних Мневников и большого канала, соединяющего Химкинское водохранилище с Яузой.
Генеральный план включал также шесть обновленных или новых кольцевых магистралей и полтора десятка вылетных радиусов. Некоторые из них, например шоссе, выходящее из центра через Лужники и Ленинские горы,— так и не были построены. Не замкнули, как планировали, Бульварное кольцо в Замоскворечье. Зато Садовое кольцо расширилось до 70 м, приобретя свои нынешние черты. Новые улицы вообще не строят уже 60 м, а стандартная высота новых домов — не меньше шести этажей. (На момент начала реконструкции 44 тыс. из 51 тыс. зданий в Москве были не выше двух этажей.) Город в буквальном смысле устремляется вверх — хотя работы над главной будущей доминантой, Дворцом Советов, остановит война, а семь высоток появятся уже после Победы.
Фото: Зельма Георгий / Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Фото: Новиков Андрей / Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Фото: Новиков Андрей / Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Фото: Коршунов С. / Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Фото: Пинелли Даниэль / Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Фото: Басалаев Александр / Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
«Разумное начало»
То, что начало получаться, нравилось не всем. «Здания — не только современные,— за редкими исключениями безобразны, не сочетаются друг с другом»,— писал в 1936 году симпатизирующий СССР французский литератор Андре Жид (1869–1951). Он пытался одолеть собственный скепсис: «Я знаю, что Москва преображается, город растет. Свидетельства этому повсюду. Все устремлено к будущему. Но боюсь, что делать это начали плохо. Строят, ломают, копают, сносят, перестраивают — и все это как бы случайно, без общего замысла. Но все равно Москва остается самым привлекательным городом — она живет могучей жизнью». Хотя он же признавал и достоинства реконструкции: «Разумное начало, наложившее свою печать на всю жизнь Советского Союза, особенно ярко проявляется в величественном плане реконструкции Москвы».
«Пусть наши жилые дома будут простыми, спокойными, организованными в массы,— писал Владимир Семенов в 1935 году.— Это рама, это фон для общественных зданий. Но пусть наши общественные здания будут богаты, величественны, не повторяющиеся, пусть все виды изобразительных искусств сольют свои усилия в общей работе постройки, перестройки и украшения Москвы». Лион Фейхтвангер (1884–1958) восторгался в 1937-м: «Жилищное строительство ведется по принципу: сначала для общества, а потом для одиночек, и представительный вид общественных зданий и учреждений их до известной степени это компенсирует… Общественные здания монументальны, а благодаря электрификации Москва сияет ночью как ни один город в мире».
Планы сталинской перестройки Москвы во многом нарушила война, хотя реализация Генплана-1935 продолжалась и во время, и после нее, вплоть до 1953 года. Не все идеи были в итоге реализованы — но именно тогда советская столица стала современным городом, в котором, как в огромном плавильном котле, происходило преобразование общества.
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Фото: Новиков Андрей / Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
У Генплана Москвы было несколько неочевидных последователей — среди них германский архитектор Альберт Шпеер (1905–1981), назначенный в 1937 году генеральным инспектором строительства Берлина и создавший к 1939-му монументальный проект превращения этого города в «мировую столицу Германию» (Welthauptstadt Germania). Шпеер, к удовольствию Гитлера проектировавший титанические сооружения, гигантские купола зданий для съездов нацистской партии и огромные транспортные магистрали, подходил к перестройке города гораздо радикальнее, чем советские архитекторы. Но планы Шпеера в гораздо большей мере были нарушены войной, а в послевоенном Берлине о них не вспоминали иначе как с содроганием.
В Москве же Генплан 1935 года задал направления развития и сам облик города на десятилетия вперед, а нереализованные замыслы тех лет вызывают интерес до сих пор — причем не только у исследователей.
При этом старый город, хоть и понес потери, но тоже продолжает жить — чтобы убедиться в этом, прогуляйтесь по Малой Бронной или по переулкам в районе Хитровки. Хотя безобразные и опасные деревянные лабазы в полтора этажа, от которых мечтали избавиться авторы Генплана 1935 года, в некоторых уголках центра почти парадоксальным образом цеплялись за жизнь до начала 1980-х — но сейчас от них не осталось уже практически ничего.
Москва менялась всегда, и всегда велись споры, насколько ей к лицу очередная перестройка. Но если представить себе эти споры в виде графика, один из пиков будет связан со сталинским Генеральным планом 1935 года. Главный вопрос — стоило ли жертвовать значительной частью исторической застройки центра, чтобы придать городу черты, без которых его сейчас невозможно себе представить. Главный аргумент тех, кто считает реконструкцию 1930-х преступлением против исторического наследия,— список из нескольких сотен снесенных зданий. «Коммунистические культуртрегеры не пожалели памятников мирового значения, бывших гордостью русской культуры, не пожалели и целых районов, уничтоженных полностью»,— писал исследователь истории города Сергей Романюк в предисловии к сборнику 1992 года «Москва. Утраты».
Но для миллионов людей именно Генплан 1935 года сформировал облик города, в котором они родились или поселились, в котором росли и работали, который был или стал для них родным и менялся вместе с ними, сохраняя прежние и обретая новые черты. Возможно, лучшее, что могут сделать спорящие,— снять с полки том Бориса Пастернака и перечитать последние строки его великого романа, где герои встречаются в послевоенной столице и листают старую тетрадь у раскрытого окна: «К середине чтения стемнело, им стало трудно разбирать печать, пришлось зажечь лампу. И Москва внизу и вдали, родной город автора и половины того, что с ним случилось, Москва казалась им сейчас не местом этих происшествий, но главною героиней длинной повести, к концу которой они подошли с тетрадью в руках в этот вечер».