Событие недели — "Человек без прошлого" (Mies vailla menneisyytta, 2002) Аки Каурисмяки, вторая часть "пролетарской трилогии" самого знаменитого в мире финского режиссера, где его фирменный стиль трагикомедии из жизни крохотных, безъязыких людей доведен до виртуозности, почти до формулы (12 июля, "Россия", 0.30 ****). Можно этой чеканностью восхищаться, а можно и пожалеть, что режиссер стал предсказуем. Не в смысле сюжета, а в смысле интонации. Обычная финская сдержанность возведена Каурисмяки в квадрат. Трудно представить себе человека, более обделенного жизнью, чем герой "Человека без прошлого". Высадившись ночью на перрон хельсинкского вокзала, он, не успев оглядеться в большом городе, получает по башке от местной шпаны. Доктор говорит: в морг. Но герой непостижимым образом воскресает и замотанный, как мумия, в бинты с головы до ног уходит в никуда. У него нет теперь ничего: даже отбитой памяти, даже имени. Впрочем, в том микромире на окраине столицы, куда его сами приводят ноги, этим никого не удивить. Его обитатели — тоже люди без прошлого, пусть и помнят, как их зовут. Живут в каких-то вагончиках и развалюхах, по вечерам "веселятся" у костра под старомодный уличный оркестрик, питаются бесплатным супом, который раздает местная богиня, побитая жизнью женщина в мундире "Армии спасения". И стараются напугать пришлых якобы жутко кровожадной собакой-убийцей, которая оказывается добродушнейшей дворнягой: Каурисмяки всегда снимает в своих фильмах собственных собак. Режиссера меньше всего интересует бытописание. "Человек без прошлого", в какие бы лохмотья или наряды не переодеть персонажей,— классическая мелодрама, пусть и на странном, помоечном фоне. Завершается все, что у Каурисмяки бывает, но не часто, хеппи-эндом. Герой, восстановив свое прошлое, тем не менее верен своей новой любви. Маргиналы пускают скупую слезу, слушая знаменитую финскую певицу 50-х годов, печалящуюся о потерянном в ходе "зимней войны" с СССР Выборге. А шпану, виновную в несчастьях и счастье героя, настигает страшная месть. Герои "Скрытого клинка" (Kakushi-ken: oni no tsume, 2005) Едзи Ямада, хотя и носят гордое звание самураев, чем-то похожи на хельсинских бомжей (8 июля, "Культура", 23.05 ****). Как и в его предыдущем фильме "Сумеречный самурай" (Tasogare seibei, 2002) (7 июля, "Культура", 22.25 ****), они ютятся в скромных домиках со старенькой мамой и младшей сестрой, живут на 30 коку риса в год, а меч обнажают лишь в финале. К тому же дело происходит во второй половине XIX века: наступает прогресс, правда, в несколько комичных формах. Самураи должны изучать устройство пушки, но она упорно отказывается стрелять, куда велено. А инструктор поддевает под кимоно рубашку с галстуком. И любовная линия тоже опущена Ямада с небес на землю. Мунэдзо постепенно проникается нежностью к милой и веселой служанке, которая некогда жила у него в доме, а потом неудачно вышла замуж за злобного лавочника. Бытописание этого убогого, но уютного, гармоничного, человечного мира гораздо важнее, чем собственно самурайская интрига. Ну да, ввязался старый друг в столичный заговор, вернулся в родные места на положении ссыльного, а от Мунэдзо требуют его убить. Но друг в общем-то так себе, его и убить не жалко, а смех без причины в семейном застолье или трели лягушки у заросшего пруда гораздо важнее. Совершенно комическое впечатление производят "Две миссис Кэрролс", поставленные Питером Годфри, прочно и заслужено забытым режиссером (The Two Mrs. Carroles, 1947) (6 июля, "Культура", 21.45 **). Хамфри Богарт тряхнул стариной и сыграл в нем, впервые за шесть лет, злодея. Да еще и художника. Но навыки злодейства утратил и ведет себя на экране просто пародийно. Хищно склабится, как только жертва поворачивается к нему спиной. Покупает в аптеке мышьяк в промышленных количествах, чтобы отравить жену, а потом — еще одну жену, ради которой отравил первую. Многозначительно перед каждым убийством пишет обреченную в виде "Ангела смерти". Также пародийна и гроза, бушующая за окнами в минуты роковые. Но самое смешное, что Годфри передрал ключевую сцену из "Подозрения" (1941) Альфреда Хичкока, где муж также подносил жене яд в стакане с молоком. Только миссис Кэрролс, не будь дура, молоко храбро выплескивала в окно.