«У Мусоргского царь все-таки более очеловеченный»

В амстердамской Нидерландской опере идут премьерные показы оперы Мусоргского «Борис Годунов» в постановке Кирилла Серебренникова. Музыкальным руководителем спектакля выступил известный дирижер Василий Петренко, в 2021–2022 годах — художественный руководитель отечественного Госоркестра имени Светланова. О том, кто главный герой «Бориса» и как понять эту оперу зрителю, незнакомому с российскими историческими реалиями, Василий Петренко рассказал Владимиру Дудину.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

— Этот «Борис Годунов» наверняка уже не первый на вашем дирижерском счету?

— Далеко не первый, нет. Впервые я выступал в этой опере еще как солист хора мальчиков в постановке Андрея Тарковского в Кировском театре в Ленинграде, а как дирижер впервые участвовал в постановке Малого театра оперы и балета имени Мусоргского в Петербурге. Потом в 2007 году была постановка в Reisoper в Голландии (режиссер Роберт Лемайер) и в Баварской Опере в 2018-м и 2023-м в режиссуре Каликсто Биейто.

— И как вам концепция Кирилла Серебренникова в сравнении с Биейто?

— Она получилась, на мой взгляд, не столько более радикальной, сколько основанной на более живом знании российской действительности. А послание Мусоргского — оно от Пушкина идет, где написано о взаимоотношениях власти и народа, терзаниях совести, словом, вечных проблемах. Специфика этой постановки предполагала колоссальные артистические усилия хора, являющегося главным действующим лицом — коллективным, но со множеством индивидуальных сценических заданий, что очень непросто объединять в процессе исполнения. Кроме того, понадобилось много труда, чтобы интернациональному составу наших солистов растолковать сюжет, обучить их правильному произношению, пониманию старинного языка, на котором написана большая часть либретто. Было непросто, но очень интересно.

— В отличие от постановок «Бориса» с зарубежными режиссерами, с Кириллом Серебренниковым вы договаривались на одном языке. В процессе репетиций он советовался с вами?

— Да, мы с ним были постоянно в контакте, некоторые из моих идей он даже реализовал в режиссуре. Постановка любой оперы — это сотворчество дирижера и режиссера, между ними обязательно должен быть поиск органики, иначе музыка и действие будут по отдельности. Разница в том, что у режиссера почти всегда есть право на ошибку и значительно большее поле для творчества, ведь ремарок в партитуре по поводу сценического действия не так много. А у дирижера любые неточности и ошибки мгновенно слышны в «режиме реального времени», поэтому и уровень ответственности на спектакле выше. Разумеется, для русского режиссера огромное количество подтекстов и событийности в «Борисе Годунове» Мусоргского более понятно. Мы с Кириллом были единодушны с самого начала в том, что «Борис Годунов» — опера о народе, о том, как им пользуются и тогда, когда он безмолвствует, и тогда, когда он вроде бы не молчит. И о том, какие катастрофические последствия за всем этим в нашей истории возникали.

— Какую из редакций оперы вы использовали?

— В основу нашей постановки легла «оксфордская» редакция в оригинальной оркестровке, которая включает и пролог, и польский акт, но мы ее слегка расширили, оставив в четвертом акте все три сцены — «У Василия Блаженного», «Грановитая палата» и «Кромы».

— Насколько я понял, с хоровыми сценами было особенно сложно?

— Да, и с точки зрения артистического наполнения ролей, и с вокальной стороны. Хористы в этом спектакле почти все время расположены в отдельных ячейках-«квартирах», поэтому слышать друг друга можно было далеко не всегда, и оркестр оттуда слышен намного хуже. Сводить всех в единый ансамбль было большой и сложной задачей, особенно при том, что режиссер прорабатывал практически каждый сценический образ. Но хор в Амстердамской опере — один из лучших в оперном мире, они всегда откликались на необходимость работы, так что месяц репетиций прошел без особых эксцессов и с большим энтузиазмом.

— И как сегодня должен звучать «Борис», в смысле общей дирижерской трактовки, на ваш взгляд? Хлестко и беспощадно или, напротив, эпично и отстраненно?

— «Бориса» всегда нужно исполнять максимально близко к партитуре, находя естественный ритм и движение в этой во многом радикальной, особенно для своего времени, опере. В конце концов, для зрителя, незнакомого с российской историей и реалиями, именно музыка дает больше понимания оперы, чем, скажем, сценография. Амстердамский Concertgebouw — великолепный оркестр со своим стилем, звуком и традициями. Однако они участвуют в опере лишь по одной постановке в год, и «Бориса Годунова» последний раз исполняли еще в прошлом веке, поэтому довольно много пришлось им рассказывать и работать над особым, «непричесанным» колоритом авторской оркестровки.

— В составе исполнителей многое выглядит неожиданно. По каким критериям выбирали солистов?

— Кастинг солистов, как это почти всегда бывает в современных условиях,— плод взаимных усилий театра, режиссера и дирижера. Основные критерии – их артистическая и голосовая подвижность. Для многих их роли в этой постановке стали дебютами, за исключением артистов, исполнявших Пимена, Рангони и Шуйского, они эти партии пели раньше. Партия Феодора, сына Бориса в этой версии поручена контратенору, поскольку для Кирилла было принципиально, чтобы это был мужской голос. Юродивого же здесь поет драматический актер — Один Байрон, он же дополнительно читает несколько монологов, связывающих действие и позволяющих избежать пауз, возникающих в переменах сцены. Пимена пел Виталий Ковалев, с которым мы были хорошо знакомы по Баварской опере, где он пару лет назад исполнял эту роль, поэтому я знал, что и как будет. А Шуйским был китайский тенор с очень хорошей выучкой, голосом и дисциплиной, что, правда, невольно придало спектаклю дополнительную современную коннотацию.

— Самое сильное звено кастинга в этой постановке, очевидно,— польский бас Томаш Конечны, которого знают во всем мире как лучшего вагнеровского баса, выдающегося Вотана. Много лет назад он признавался мне, что мечтает спеть Бориса, поскольку знает русский язык и очень любит русскую музыку. Чьей идеей было пригласить его на титульную роль? Насколько он впечатлил вас?

— Да, Томаш известен как вагнеровский певец, и даже между репетициями он ездил петь Вотана в Дортмунд, а сейчас между спектаклями в Амстердаме уезжал в Байрейт на репетиции летних премьер. Он мне тоже говорил, что давно хотел спеть Бориса. Это было непросто для него, так как у Мусоргского царь все-таки более очеловеченный, нежели обитатели вагнеровского мифа. Томаш очень неплохо говорит по-русски, что, разумеется, ему помогло, плюс мы провели достаточно много индивидуальных уроков с ним, в основном работая над «очисткой» всего наносного, лишнего в пении и эмоциях. На премьерном спектакле он спел превосходно, предполагаю, что и дальнейшая его эволюция в этом образе станет впечатляющей. Но все-таки парадокс этой постановки заключается в том, что, несмотря на название, главным героем все же является не царь, а хор — народ, его жизнь, чаяния, страдания и трагедия.

— Опер в вашем дирижерском графике становится больше?

— Хотелось бы! Недавно было концертное исполнение «Иоланты» в Альберт-Холле, третий акт «Парсифаля» в Осло, в следующих сезонах запланированы спектакли в Баварской опере, Цюрихской опере, возможно, в Берлине и в «Ковен-Гардене», но я пока не могу раскрывать всех планов. Сейчас заканчиваю пятый сезон на посту художественного руководителя Royal Philharmonic Orchestra в Лондоне, не так давно контракт продлили до конца 2030 года. А в Ливерпуле (как и в Осло) я теперь Conductor laureate, возвращаюсь туда каждый год на одну-две недели. А так у меня масса ангажементов по всему миру — до конца лета я должен выступить, кроме Амстердама, Лондона и Ливерпуля, в Бразилии, США, Австрии, Италии, Германии и Швейцарии.