рекомендует Сергей Ходнев
Затея на первый взгляд совсем парадоксальная. Музей Гуггенхайма в Бильбао — это все-таки не более аристократичный нью-йоркский "головной" музей империи Фонда Соломона Р. Гуггенхайма и уж тем более не лас-вегасский "Гуггенхайм-Эрмитаж". Когда пять лет назад этот музей строили, объявляли о целях самого благородного свойства, сводящихся главным образом к тому, чтобы содействовать превращению Бильбао из захудалой столицы Страны Басков в процветающий и посещаемый современный мегаполис,— и отсюда, понятное дело, нашумевшая архитектура самого музея (дело сознательно поручили заслуженному хулигану Фрэнку Гери). Который всем своим видом — дух захватывает, да и только — должен красноречиво говорить о том, что туристы даже и в этих краях могут встретиться с современным искусством самых передовых интернациональных стандартов: проверено, гарантия.
А выставляют, между тем, вовсе даже Альбрехта Дюрера — старого мастера из старых мастеров. Гравюры которого, конечно, при желании можно каким-нибудь хитрым кураторским ходом представить в сопоставлении с чем-то более актуальным. Но это, во-первых, не так-то просто, а во-вторых — этого никто даже и не пытается делать: просто Дюрер, офорты и ксилографии, причем из собрания франкфуртского Института Штеделя, а это и в масштабах целой Германии один из лучших примеров крупного и вполне себе патриархального художественного музея. И его собрание графики, восходящее еще к концу XVIII века, соответственно, тоже вполне приличное. Постоянно графику не экспонируют, она этого не выдерживает, ну а на выставки — пожалуйста; и вот франкфуртскому музею представилась возможность сделать благородное дело, отправив своего Дюрера в Бильбао, причем не куда-нибудь, а в щедро субсидируемый гуггенхаймовский музей.
Хотя не так уж все и просто. Да, безусловно, так получилось, что именно Дюрер оказался в общественном сознании главным ренессансным гравером, тем единственным, чье имя наверняка у многих почти автоматически возникает в памяти при словах "гравюра XVI века". Хотя и в одной только Германии своего времени Дюрер, безусловно, не был единственным крупным мастером гравюры, и даже то, был ли он самым известным,— вопрос не совсем очевидный; а что уж говорить, скажем, про Италию, Францию или Нидерланды. Уникальная репутация Дюрера-графика сложилась очень давно, так давно, что вообще-то очень многие репутации ренессансных художников с тех пор значительным образом пересматривались. Дюрер остался на прежнем месте и покидать его не собирается. Сомневаетесь — попробуйте вспомнить, сколько раз вы видели его "Всадников Апокалипсиса" в качестве практически неизбежной иллюстрации к текстам про конец света.
Все так: именно его иллюстрации к "Откровению" (а не циклы, посвященные евангельской истории, страстям Христовым или жизни Богоматери) волей судеб стали чуть ли не каноническими. Это сюжеты, сами понимаете, далекие от жизнелюбия — которое, с другой стороны, якобы должно во всяком искусстве эпохи Возрождения присутствовать (и уж тем более в искусстве гениев). Но здесь есть то обстоятельство, что и сам Дюрер на поверку в стереотипы не укладывается, и Возрождение в Германии было уж очень странное. Жизнелюбие жизнелюбием, но все-таки главным свершением этой эпохи, как ни крути, были не светские увеселения и не расцвет гуманизма, а Реформация — вместе со всем, что за ней последовало. И даже в искусстве времен Тинторетто и Веронезе немцы то и дело оказываются "ретроградами": слишком много мистицизма, слишком много Средневековья.
Дюрер, пожалуй, за "родное" Возрождение может представительствовать наиболее удачно. Гуманист и друг гуманистов, безусловный знаток достижений современных ему итальянцев, вовсе не ставивший себе задач как-то от них отличаться,— и все равно, какие бы сюжеты он ни избирал, сколько бы ни изображал обнаженную натуру, каким бы роскошным рисовальщиком ни представлялся, а получается все равно не так, как по ту сторону Альп. Он рисовал более сосредоточенно, более одухотворенно — и в то же время куда более "научно", соединяя некоторую религиозно-психологическую неприкаянность с сухой логикой цифр и пропорций. И действительно, трудно найти такую среду, где все это чувствовалось бы более остро, чем в музее современного искусства.
Бильбао, Guggenheim Bilbao, по 9 сентября
подписи
"Рыцарь, смерть и дьявол", 1513-1514
"Святой Иероним в келье", 1514
"Адам и Ева", 1507
"Меланхолия", 1514
"Четыре всадника Апокалипсиса", 1498