фестиваль музыка
В рамках своего питерского фестиваля "Звезды белых ночей" Валерий Гергиев исполняет цикл симфоний Густава Малера в новом мариинском концертном зале. Очередь дошла до самой крупной — Восьмой, которая слегка придавила своим звучанием ЕКАТЕРИНУ Ъ-БИРЮКОВУ.
Нынешние "Белые ночи" проходят под знаком раскрутки только что построенного концертного зала Мариинского театра, акустикой которого маэстро Гергиев справедливо гордится. Сюда брошены мощные силы. За время фестиваля здесь спели и еще споют такие суперзвезды, как Анна Нетребко, Томас Хэмпсон, Рене Папе, Вальтрауд Майер. Здесь же проходит масштабный цикл из почти всех симфоний Малера, которыми дирижирует сам маэстро Гергиев, заодно готовясь к проекту Gergiev`s Mahler, который у него намечен с Лондонским симфоническим оркестром.
Задачу перед собой маэстро поставил, как всегда, адову. Потому что каждая малеровская симфония — это целая Вселенная, в которой надо бы какое-то время обживаться. И в Лондоне-то он их будет играть без спешности, в течение всего сезона, а в Петербурге они оказались втиснутыми в плотный фестивальный график, в котором между делом встречаются еще оперные премьеры и другие отвлекающие моменты.
Скажем, неподъемной Восьмой симфонией маэстро дирижировал сразу после генеральной репетиции прокофьевского "Игрока". Этим объяснялось непривычно позднее время начала концерта — девять вечера, то есть на самом деле полдесятого. А невероятная громкость, с которой симфония обрушилась на слушателей, объяснялась нехваткой репетиционного времени. В таких случаях оглушительное форте, которое приучен выдавать мариинский оркестр,— самый безотказный метод завораживания публики. Но только в условиях нового концертного зала он оказался почти мучением.
Все-таки Восьмая Малера имеет неофициальный подзаголовок "Симфония тысячи участников" и является не просто симфонией и даже не ораторией, а одной из самых главных в истории музыки попыток учинить на концертной сцене мистерию, ведущую к перерождению человечества. Ее предок — Девятая Бетховена, ее сверстник — "Прометей" Скрябина. В ней всего две части, но каких! Сам композитор описывал ее так: "Кажется, будто начинает звучать и звенеть вся Вселенная; поют не только человеческие голоса, но и вращающиеся планеты и солнце..."
Для этих целей Малер действительно задействовал нешуточные силы. В состав исполнителей входят два смешанных хора, хор мальчиков и восемь солистов, для которых использован текст католического гимна "Veni creator spiritus" в первой части и огромная заключительная сцена гетевского "Фауста" — во второй. Кроме того, предполагается орган (за неимением настоящего в мариинском зале был использован электрический) и максимальный состав оркестра с дополнительной медной бандой для финальных тактов, что в гергиевском случае, пожалуй, самое весомое. Конечно, тысячи участников не набирается, но для зала, вмещающего всего тысячу слушателей, это серьезная нагрузка.
В результате вся первая экстатическая часть симфонии прошла большим слипшимся комком, своими децибелами напоминающим о рок-концерте. И когда, скажем, на сцене поднимался хор хрупких мальчиков училища имени Глинки, чтобы принять участие в общем музицировании, то перемены были заметны только глазом, но не ухом.
Вторая часть принесла некоторое облегчение. Все-таки в ней гораздо больше сольных фрагментов и даже почти камерной музыки, которая крупицами золота переливается в общей густой, насыщенной массе. Здесь расцветают фирменная малеровская чувственность (партии кающихся грешниц) и наивная детская простота (хор младших ангелов). Здесь, наконец, можно было ощутить, какую плотную красоту представляют собой четыре одновременно играющие арфы или десять контрабасов, а также расслышать кое-каких солистов, рекрутированных из мариинской труппы. К самому финалу распелся тенор Август Амонов, поначалу очень форсировавший звук и даже приседавший в надежде перекричать оркестр. Из женских голосов самыми стойкими и грамотно сфокусированными оказались сопрано Ольги Кондиной и Ирмы Гиголашвили.
Впрочем, очевидно, что маэстро Гергиеву, в распоряжении которого оказалось практически все пространство зала от пола до потолка и от одной стенки до другой (мариинский хор посадили на двух балконах по бокам), было в этом монументальном полотне не до отдельных солистов. Он умело подвел всех присутствующих в зале к прекрасному финальному хору-прозрению, найдя в нем для этого много доводов, помимо громкости и массы. Но также продемонстрировал, что хорошая акустика требует бережного к себе отношения.