гастроли популярная классика
В спорткомплексе "Олимпийский" прошел первый московский концерт всемирно известного тенора Андреа Бочелли. Вероятно, впервые на сцене спорткомплекса играл симфонический оркестр — БСО имени Чайковского. Уж конечно, без Владимира Федосеева: за пультом стоял приехавший вместе с певцом итальянский дирижер Марчелло Рота. Массовой любви к оперному искусству умилялся СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
В самом деле, не так уж и много в мире оперных голосов, которые могли бы у нас собрать аудиторию стадионных масштабов. Три тенора — это понятно. Дмитрий Хворостовский — тоже понятно. А еще кто? Как ни странно, двое: наш Николай Басков и "их" Андреа Бочелли.
У обоих карьера строилась на сочетании оперного репертуара и эстрадного; да, обоих можно с большим или меньшим основанием обозвать поп-звездами (хотя бы по чисто формальным параметрам: тиражи альбомов, концертные программы, армии фанаток и фанатов). И можно утверждать, что, поскольку золотой голос России многим моложе своего собрата с Апеннинского полуострова, методы его раскрутки в чем-то опыт Андреа Бочелли учитывали. Но одно отличие есть. Господин Бочелли в 12 лет потерял зрение и всего последующего добился, собственно, вопреки этому — а добился он не так уж малого. Деятельность "настоящего" оперного певца в его карьере занимает солидное место — достаточно взглянуть на его записи, в особенности на имена дирижеров, принимавших участие в этих записях, а это в основном элитарные имена уровня Зубина Меты, Валерия Гергиева, Лорина Маазеля или Мюнг Вун Чунга.
И все же московский концерт со всей уверенностью показал, что полуэстрадное если не по содержанию, так по духу и стилистике шоу — та стихия, где артист выглядит органично. Если не задумываться над абсурдностью самой идеи проведения оперного концерта с симфоническим оркестром в "Олимпийском", то надо сказать, что тут эта идея была реализована в чем-то даже трогательно. До чего же по-детски привязана массовая культура к внешним атрибутам "слушания классики"! Оформление сцены пыталось имитировать одновременно и сцену оперного театра (по обеим сторонам от портала высились бутафорские красно-золотые "ложи"), и традиционную сцену концертного зала с органом (изображения органных труб проецировались на задник). Между органными трубами во время номеров по заднику проплывали видеопроекционные картинки.
Кроме того, с каждой стороны от сцены висело по два огромных монитора, во всех деталях демонстрировавших устало-смиренную осанку Андреа Бочелли, деловитость дирижера Марчелло Роты и обнаженные плечи виолончелисток (из всего оркестра камера особенно благоволила именно к ним). Все остальное делали микрофоны: оркестр приобретал какое-то искусственное, усредненно-синтезаторное звучание, бесконечно далекое от живого тембра; неслаженность хора, наоборот, была всякий раз слышна со всей отчетливостью; певцам усиление приносило больше всего пользы, но, естественно, не могло выручить их там, где не хватало способностей.
Принимали участие в концерте еще двое молодых певцов, куда менее знаменитых, нежели их соотечественник,— сопрано Даниэла Бруэра и баритон Джанфранко Монтрезор, а также хор капеллы имени Юрлова. В первом отделении петь им приходилось оперные шлягеры: дуэт из "Искателей жемчуга" Бизе, упомянутые арии Гуно и Пуччини, два дуэта из "Богемы", куплеты Эскамильо; то есть на долю самого Андреа Бочелли приходилось немного, однако закончил он отделение требовательной кабалеттой "Di quella pira" из "Трубадура" Верди. Во втором отделении — неаполитанские песни, перемежаемые музыкой Нино Роты; без "'O sol mio", без "Гранады" и без "Libiamo, libiamo" из "Травиаты" обойтись не могло просто по законам жанра.
То есть праздник праздником и развлечение развлечением — если бы только сам господин Бочелли не противоречил всей этой непритязательно-жизнерадостной атмосфере. Речь не идет о его ограниченных возможностях — на печальные мысли наводил сам вокал. Даже через динамики голос певца, действительно красивый по природе, легкий и светлый, звучал устало и, что самое главное, без той искры, которая вроде бы так необходима при таком размахе концерта. Арию Каварадосси, умирающего во цвете лет страстно влюбленным в жизнь (так уж в тексте), певец спел так, будто герой подводил безрадостный итог прожитого Меншиковым в Березове. Были и проблемы серьезнее: в "Di quella pira" тенор проглотил пару нот (зато, надо признать, неожиданно легко вытянул верхнее "до"), в "Застольной" из "Травиаты", уже под занавес, и вовсе расходился с партнершей. То же и с неаполитанскими песнями: уж все, казалось бы, настраивает на то, что сейчас будет ухарство и раздолье, уже с этим смиряешься, а все равно звучат со сцены сосредоточенность (дескать, получится или не получится), легкая неуверенность и в лучшем случае равномерное спокойствие.
Публика-то, конечно, была рада всему, но настоящее оживление случилось тогда и только тогда, когда Андреа Бочелли стал петь на бис свои собственные эстрадные шлягеры. Тут радость узнавания была всеобщей (в то время как даже на первых звуках "E lucevan le stelle" всего-то робко похлопала галерка), подтверждая необычность общественной любви к певцу. В сущности, просто любви к эстрадному исполнителю, которая находит нечто вроде индульгенции в том, что этот исполнитель еще и поет в опере.