Война миров

Михаил Трофименков

"Пола Х" (Pola X, 1999)

"Все было хорошо, за исключением этого французского придурка" — так раздраженно отозвался Станислав Говорухин, оценивая итоги последнего Ханты-Мансийского кинофестиваля, о председателе жюри, авторе "Полы Х", вечно печальном Леосе Караксе, вышедшем на сцену с сигаретой в зубах и развязанными шнурками. "Придурок" он, впрочем, и в глазах французских продюсеров, до сих пор просыпающихся по ночам с воплями, вспоминая, как разорял их Каракс, неимоверно затянувший съемки своих "Любовников с Нового моста" (1991). После этого целых восемь лет на него был наложен негласный запрет на профессию. После "Полы Х" он тоже еще ничего не снял, хотя эта псевдоэкранизация "Пьера", романа американского романтика, автора "Моби Дика", Генри Мелвилля,— возможно, лучший его фильм.

"Пола Х" берет за глотку с первых же кадров. С экрана доносится астматический, прокуренный голос, выкашливающий Шекспира: "Порвалась дней связующая нить". А затем пронзительный голос крунера Скотта Уокера, прозванного "Орсоном Уэллсом рока", накладывается на бешеный монтаж военной хроники, где бомбы, словно истребив на земле все живое, рвут в клочья кладбища. Романтизм проповедовал существование двух миров: скучного, земного, и идеального, фантазийного. Каракс меняет их местами. Скучный мир — беззаботный замок, где почти в инцестуальной дружбе живут моложавая Мария (Катрин Денев) и ее сын Пьер (Гийом Депардье), прославившийся анонимно опубликованным романом. А мир мечты — черный, страшный лес, где с Пьером сталкивается чумазая дикарка Изабель (Екатерина Голубева), беженка с бог весть какой войны, уверяющая его на ломаном французском с чудовищным славянским акцентом, что она — его единокровная сестра. То ли поверив ей, то ли приняв реальность за свой будущий роман, Пьер рвет помолвку, бежит из дому, становится парией среди золотой молодежи, отправляется с Изабель в Париж, где неумолимо опускается на городское дно, в параллельную реальность. На самом дне оказывается фантастический, заброшенный завод, захваченный то ли сектой, то ли бандой безумных барабанщиков, подчиняющихся то ли дирижеру, то ли диктатору, исхудавшей белокурой бестии, сыгранной одним из лучших европейских режиссеров, литовцем Шарунасом Бартасом. Но, вопреки Достоевскому, кумиру Каракса, страдание и творчество отнюдь не являются синонимами. Пьер настрадался вдоволь, но так и не смог потрясти души современников гениальным романом: он даже начинает напоминать безумного писателя, сыгранного Джеком Николсоном в "Сиянии" Стэнли Кубрика. Но почти театральная исступленность страстей с неизбежным кровопролитием в конце отнюдь не кажутся у Каракса картонными, вымученными. Удостовериться в этой странной достоверности фильма очень просто. Почти никто из модных европейских авторов за последние десять лет не отказал себе в удовольствии вставить в фильм порносцену, но у всех они казались аттракционом, данью моде. У всех, кроме Каракса. Пьера и Изабель, ставших друг для друга проклятием, так колбасит, так тянет друг к другу и так отталкивает одновременно, что, когда на смену их диалогам и монологам внезапно приходит молчаливая схватка двух обнаженных тел в полумраке, кажется, что ничего естественнее этой "порнографии" нет и быть не может.

"Две миссис Кэрролл" (The Two Mrs Carrolls, 1947)

Курьезный фильм: наглость режиссера, некоего Питера Годфри, вызывает восхищение. Можно понять, как он уговорил Хамфри Богарта сыграть изверга-живописца Джеффри Кэрролла, отравившего жену, чтобы жениться на скромнице Салли (Барбара Стэнвик), которую планирует отравить по тому же сценарию ради роковой Сесиль (Алексис Смит). Наверное, Богарт хотел тряхнуть стариной: до 1941 года он играл только мерзавцев, а романтические герои с тех пор ему надоели. Сценарий почти пародиен. Например, перед тем как отравить очередную благоверную, Кэрролл пишет ее портрет в образе "Ангела смерти": так себе живопись, но, увидев ее, Салли почему-то хлопается в обморок. Но смешнее всего непринужденность, с какой Годфри обошелся с творчеством своего великого современника Альфреда Хичкока. Хрестоматийной классикой сразу же стал эпизод из его "Подозрения" (1941). Жена ошибочно думает, что муж травит ее, но стоически выпивает поднесенный им стакан молока: Хичкок ненавязчиво сделал этот стакан центром тяжести кадра. Здесь же Джеффри суетится вокруг жены с молоком, куда и вправду закачан мышьяк, но, хоть убей, вызывает это не тревогу, а смех.

"Желтое небо" (Yellow Sky, 1949)

Уильям Уэллеман сделал героями своего вестерна отморозков, прямыми наследниками которых в 1970-х станут беззаконные всадники Клинта Иствуда. Потерянные солдаты разбитой армии южан промышляют налетами на банки. Кто-то из них совсем юн, у кого-то борода до пупа, кто-то отказывается расстаться с военной формой, давно превратившейся в лохмотья. Их вожака Джеймса, что довольно неожиданно, сыграл Грегори Пек. Спасаясь от погони, мучительно преодолев зыбучие пески, шесть уцелевших бандитов оказываются то ли в мираже, то ли в заброшенном городе под названием "Желтое небо". Там живут, сторожа некое сокровище, двое: отнюдь не беззащитный дедуля (Джеймс Бартон) и его прекрасная внучка Майк (Энн Бакстер). Игра между ними и бандитами в кошки-мышки, включающая, в частности, практическое занятие на тему, как изнасиловать девушку, если у нее в руках ружье, не утратила напряжения и по сей день. Обидно только, что в финале Джеймс, влюбившись в Майк, перестреляет корешей и встанет на путь добродетели: Голливуд, что тут поделать.

"Пепе ле Моко" (Pepe le Moko, 1936)

Имя Жюльена Дювивье в 1950-х стало синонимом скучного ремесленника, "папика". А в 1930-х он был столпом французского "поэтического реализма", мрачного кино о бандитах, дезертирах и пролетариях, доведенных обществом до греха, верящих в невозможный побег на белом пароходе. "Пепе ле Моко", формально принадлежа этому направлению, стал одним из источников нуара: в США сняли аж два ремейка, в 1938 и 1948 годах. Гангстер Пепе (Жан Габен) два года как прячется в лабиринтах Касбы, куда не рискует соваться полиция. Но любовь и ностальгия обрекают его на гибель. Влюбившись в туристку Габи (Мирей Бали), взбудоражившую память о Париже, преданный марухой Инес (Лине Норо), он покидает ставшую для него тюрьмой Касбу, фактически совершая самоубийство, и умирает, вцепившись в прутья ограды, за которой — море и свобода. Судьба Мирей Бали (1909-1968) оказалась мрачнее судьбы Пепе. В 1944 году она бежала из Парижа с возлюбленным, немецким офицером, на юге их схватили партизаны. Немец пропал без следа. Мирей избивали, насиловали, держали в тюрьме — после освобождения ей хватило сил сняться только в одном фильме.

"Пуля для генерала" (Quien sabe, 1965)

Дамиано Дамиани у нас помнят как мастера судорожных триллеров об отчаявшихся полицейских, бросивших вызов тотальной коррупции и фашистам из спецслужб. Но работал он во всех жанрах. "Пуля для генерала" ("Кто знает") — спагетти-вестерн, похоже, повлиявший на самого Серджо Леоне. Революционная Мексика. Первые пулеметы. Странное мужское братство. Полубандит-полуреволюционер Чунчо (Джан-Мария Волонте) прозван "барабанщиком" за милую привычку выезжать верхом на рельсы перед приговоренным к разграблению поездом, колошматя в два барабана. Янки-денди, снайпер Тейт (Лу Кастел) наделен двусмысленным сексуальным обаянием и неясными до финала, но, безусловно, негуманитарными намерениями. Третий в этом треугольнике — брат Чунчо, "Святой" (Клаус Кински), визионер-священник, готовый расстрелять брата, закидывающий врагов гранатами со словом Божьим на устах. Действие порой теряется в какофонии пальбы, но фильм оказывается в итоге притчей о том, что позволено все, кроме предательства. А бедным, советует Чунчо попрошайке, лучше затовариться динамитом, а не хлебом.